Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Все равно, уедем! – твердо заявил Михаилу Алексеевичу я. – Мы можем из Петербурга с благодарностью вернуть сербам расходы!

– Это верно! – поддержал меня Гордовский. – А чтобы они не обижались, оставим временно в Белграде отделение газеты, попросим Ксюнина или Жухина 181 181 Николай Иванович Жухин (1885-1943) – журналист. Секретарь редакции «Нового времени» в Петербурге. Участник Белого движения на Юге России. В 1920-е в Белграде занимался коммерцией. его редактировать… Пусть сербы читают и учатся русскому языку!

Обсуждения и споры по этому вопросу продолжались довольно долго. Затем пили чай. Собирались уже расходиться, чтобы успеть к завтрашнему отъезду уложить вещи. Как вдруг Михаил Алексеевич что-то вспомнил, почесал лоб и с загадочной улыбкой обратился к моей жене:

– Дорогая Людмила Всеволодовна… Между прочим… У меня к вам большая просьба.

– Пожалуйста. Какая?

– Вы мне в Новороссийске часто гадали. И очень удачно. Может быть и сегодня погадаете, перед отъездом? Узнайте: все ли будет благополучно?

– Ну, что, вы Михаил Алексеевич, – сконфузилась жена. – Совсем не так хорошо я гадаю. А, кроме того, вопрос слишком сложный, чтобы гадать по картам…

– Прошу вас!

– Да, да! Просим! – раздались со всех сторон голоса.

Жена неохотно направилась к своему чемодану, достала из него колоду карт, вернулась. Мы же тем временем освободили ей на столе место и с любопытством стали ждать результатов.

– Ну, как? – тревожно спросил наконец Суворин, замечая, что гадальщица медлит со своим приговором. – Есть исполнение желаний?

– Да вот… К сожалению, нет. Всего две десятки, та и те черные. А тут еще девятка пик. Плохо… Правда, король треф относится благожелательно, но семерки и дама мешают.

– Позвольте! – возмущенно проговорил Михаил Алексеевич. – Причем семерки и дама, когда сам Спалайкович обещал?

– Не знаю. Но в общем, получается какой-то обман. Погодите, я еще не окончила…

Жена достала из колоды еще несколько карт, прибавила к ранее вынутым, задумалась.

– Да, несомненный обман, – с грустью подтвердила она. – В конце концов, дело как будто выйдет, но совсем не так, как вы думаете. Тут вот, дорога. Еще дорога… Казенный дом. Кто-то за вас хлопочет, но бесполезно, валеты мешают…

– А деньги на издание все-таки дадут? – дрогнувшим голову спросил метранпаж.

– Денег не видно.

– Как? И денег не видно? – воскликнул, окончательно рассердившись, Михаил Алексеевич. – Это мне нравится! Да нет, Людмила Всеволодовна, вы наверно не все еще разглядели! Посмотрите, как следует. Вот, это, например, что? Не деньги?

– Нет. Письмо. Из казенного дома. А кругом хлопоты, хлопоты. По-моему, Михаил Алексеевич, вам остается один только выход: поблагодарить меня за гадание, так как в таком случае гадание теряет силу.

– Поблагодарить? – покраснев от гнева, воскликнул Суворин. – Ну, хорошо! Покорнейше вас благодарю! Очень!

Он круто повернулся и вышел из комнаты. Мы все смущенно молчали. Жена же моя была огорчена больше всех. Однако, она была слишком честной женщиной, и в угоду другим не могла кривить душой, даже в картах.

Белград произвел на нас чрезвычайно приятное впечатление. Как будто большой русский провинциальный город, вроде Екатеринослава или Елизаветграда. На перекрестках таблички с русской надписью «улица». Вокруг испорченная русская речь, будто живут хохлы или белорусы. Только некоторые слова иногда коробят слух и слегка сбивают с толку. Театр, например, имеет обидное название «позориште». Некоторые понятия преувеличенные: простое ружье называется пушкой; спички – «машиной»; одна буква у них уже «слово», слово – «речь». Если ищешь в городе какое-нибудь учреждение и спросишь у прохожего, как идти, он скажет «идите право»; повернешь направо, следующий прохожий скажет «идите лево». И так можешь бродить целый день, пока не узнаешь, что «право» это – прямо.

Русские женщины вообще очень способны к языкам и потому уже через несколько месяцев стали бегло говорить по-сербски. Мы же, мужчины, менее способные к лингвистическим переодеваниям мысли, вместо настоящего изучения сербского языка, просто коверкали русский и считали, что этого для сербов достаточно. На таком языке я довольно быстро научился разговаривать с нашей квартирной хозяйкой, которая радостно кивала в ответ головой и затем говорила моей жене: «Ваш муж тако сладко говори србски, али я ништо не разумлю».

Вообще, по мере того, как количество наших русских увеличивалось притоком беженцев из Константинополя и из Болгарии, мы все более и более начинали чувствовать себя хозяевами города, но хозяевами снисходительными и справедливыми. Только некоторые из нас, менее чуткие, держали себя суровыми завоевателями, не желающими давать этому маленькому балканскому народу хотя бы скромную автономию. Остальные же более благодушно относились к туземцам. Зная твердо, что через несколько месяцев придется ехать обратно домой, они весело ходили по городу, с пренебрежительной любознательностью поглядывая по сторонам, чтобы потом, дома, передать оставшимся впечатления о своем оригинальном затяжном пикнике.