Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

В четыре года непростые понятия вины, справедливости и смысла наказания еще не сложились в незрелом сознании ребенка в ясные, незатуманенные и легко постижимые идеи.

«Я же не сам!.. Я не хотел валяться в снегу — меня же держали, — грустно и недоуменно размышлял он, стоя раздетым, в одних трусиках, босиком на кафельном полу в углу меж детскими шкафчиками с верхней одеждой и зябко поеживаясь. — Но ведь лежал-то в сугробе я, а не они… Наверно, оттого я и должен быть наказан».

Последняя мысль показалась ему довольно разумной, как-то изъясняющей логику и последствия случившегося с ним, хоть где-то в душе смутно и угадывалось, что за примиряющим с серой недоброй действительностью «довольно» скрывается настырное «не совсем».

«Ведь если бы другие меня не трогали (не удерживали насильно), я бы не стал валяться в снегу, — резонно пришло на ум мальчику. — Значит, нужно стараться вести себя так, чтобы другие никогда меня больше не трогали (не желали или не могли сделать мне плохо), как сегодня».

Нехитрое правило поведения, подсказанное неудачным жизненным опытом вхождения новичка-одиночки в чужую, сплоченную временем и привычкой ребячью стаю, дополнилось осторожным наблюдением на будущее. «не все дети добрые», — устало переминаясь босыми ступнями на холодной глазури выложенного плитками пола раздевалки, благоразумно заключил про себя безвинно покаранный алеша.

За рано начавшими сереть окнами по-декабрьски быстро стемнело. в детсад один за другим потянулись долгожданные родители ребятишек.

Панаров не был в числе счастливцев, радостно убегавших домой первыми, и завидовал им. заводская смена заканчивалась в четыре; его мама работала в конторе леспромхоза допоздна, до пяти, и забирала сына одним из последних — когда зимний декабрьский вечер был что ночь.

На улице по дороге из садика было приятно ощущать свою ладошку в надежной, теплой взрослой руке и глазеть на желтые уютные огни в широких окнах приземистых двухэтажек, на высокий фонарь, освещавший хладным белым златом сугробы, синевшие в провалах вечернего мрака, на закоптелый обелиск кирпичной трубы котельной, на смутно серевший во тьме по левую руку каменный бастион аптеки, на белесые, прямые, восходящие к дрожащим льдинкам звезд столбы дыма над крышами топившихся дровами частных домов, мерно рассыпанных вдалеке вдоль порядка.

Сбитая из серого шероховатого штакетника просевшая калитка палисадника отворялась с грехом пополам — заиндевела и едва двигалась из-за намерзшего исподнизу сахарно заледеневшего снега. Узкая деревянная дверь с козырьком вела во двор, огороженный плотно пригнанными друг к другу нестрогаными, занозистыми тесинами. Скользкий из-за толстого слоя наледи тротуар из кромленого половья упирался в небольшое открытое крыльцо в три ступеньки, с которого начинались полутемные сени, где на полу вдоль стены стояли в ряд пустые оцинкованные ведра, пыльные мешки с дробленым зерном, сечкой и комбикормом для поросят да грубо сколоченные, неказистые ящики с обычным рабочим инвентарем, нужным по дому и во дворе, с шурупами-саморезами и гвоздями всех мастей и размеров.

Тяжеленную, утепленную снаружи дерматином, а изнутри обшитую фанерой, обитую по торцу полосками плотного, словно с валенок, войлока, дверь в избу алеше еще не хватало сил одолеть самому. дверь с натугой распахивалась и захлопывалась родителями с силой — однажды во младенчестве чуть не лишившей его любопытного пальчика, просунутого в щель у петель, — с неприятным, резким звуком, сочетавшим в себе протяжный скрип с отрывистым хлопком.

Дом, в котором жили Панаровы, был небольшой. обитый крашенной охрой фасадной доской сосновый сруб — передняя комната, отделенная от тесной спаленки тонкой, крытой палевой эмалью деревянной перегородкой, примыкавшей впритык к беленной мелом кирпичной прямоугольной галанке, да намедни поставленный бревенчатый пристрой — крохотная задняя, отделенная от кухни каменкой поменьше, с черной чугунной плитой на две конфорки.

Тепло в доме зимой держалось скверно вопреки всем стараниям родителей: несмотря на двойные рамы с проконопаченными ватой и заклеенными бумажными лентами щелями по краям оконных проемов, высокие земляные завалинки снаружи, с еще в ноябре плотно забитым старыми тряпками и ветошью продухом подпола, толстый слой сухих, пыльных опилок на потолочинах чердака и плотные ворсистые паласы в обеих комнатах, закрывавшие дыры меж половицами.