Эммануэль Каррэр - Филип Дик - Я жив, это вы умерли

Гражданский брак Дорис и Фила не нравился половине их друзей, и прежде всего Морису, психотерапевту, к которому Дик был обязан приходить раз в неделю на прием. Морис, чернобородый великан, одетый в военную форму, раньше торговал оружием и служил в израильской армии. От прежних времен у него остался резкий, повелительный тон, что плохо сочеталось с его нынешней профессией, особенно его леденящая манера произносить через каждые три предложения: «И я не шучу». Это было совершенно излишне, никому и в голову не приходило заподозрить Мориса в желании пошутить.

В случае с Диком психотерапевтический метод состоял в том, чтобы третировать пациента до тех пор, пока он не начнет наслаждаться существованием, вместо того чтобы пытаться спасти человечество. Для этого, по мнению Мориса, нужно было проводить выходные в Санта-Барбаре, причем в компании одной или нескольких девиц с большими бюстами. Он говорил это абсолютно серьезно. Увы, подобного рода наслаждения были недоступны Дику. Он воспринимал только смысл и благоразумно воздерживался от изложения своих мыслей по этому поводу. Он опускал голову, ожидая окончания бури, когда Морис ругал его из-за его отношений с Дорис. Психотерапевты с подозрением относятся к бескорыстным поступкам и, возможно, не без причины.

— Все, что тебе нужно, — орал Морис, — это поверить в то, что ты неплохой человек! Если бы у Дорис не было рака, захотел ли бы ты жить вместе с ней? Нет! Все, что тебя интересует, это возможность присоединиться к смерти, говоря, что ты делаешь доброе дело. Так ты выигрываешь по всем пунктам, ты считаешь себя маленьким святым и можешь спокойно свести счеты с жизнью. Потому что в этом и состоит твой фокус, достаточно лишь взглянуть на тебя, чтобы понять это. Ну, давай, старина, не стесняйся, если ты хочешь сдохнуть, сдохни. Ты сдохнешь. И я не шучу.

— Я знаю, — смущенно пробормотал Дик.

Он считал Мориса идиотом, но допускал, что тот все-таки может оказаться правым. Ему даже приходила в голову мысль, что, возможно, психосоматическая теория, согласно которой болезни не валятся на нас с неба, а исполняют наши тайные желания, верна. Именно об этом писал немецкий врач Гроддек, основоположник психосоматической медицины. Самые радикальные сторонники этой теории, когда их предостерегают против преувеличений, доходят до утверждений, что будто бы человек, сбитый на улице машиной, попал под нее, ведомый собственным инстинктом смерти, что убитый сам подставил себя под нож убийцы, и на этой стадии спора обычно находится кто-нибудь, кто спрашивает, неужели, скажем, все жертвы нацистских концлагерей хотели подобной участи.

Обвинить Дорис в том, что она хотела заболеть раком, было невозможно. Но между ними установилась отвратительная близость, которая удивительным образом стала еще теснее с того момента, когда врачи сообщили ей о ремиссии. Это напомнило Дику историю его кота Пинки, который как-то сбежал из дома. Дик неделями ждал его возвращения, думал о нем по ночам, не желая смириться с мыслью о том, что кот уже никогда не вернется. Он вздрагивал при малейшем шорохе возле двери: а вдруг это Пинки? И в один прекрасный день Пинки вернулся. В случае с Дорис речь шла не о том, вернется ли болезнь или нет, а о том, когда это произойдет. Врачи предупредили молодую женщину, что рак, образно говоря, прячется где-то в колоде карт. Каждый день она переворачивает одну из них, и каждый день выясняется, что рака там нет. Но всем известно, что он в игре и что рано или поздно Дорис наткнется на него. Она боялась и ждала этого момента, что превращало всякую радость в ничто. Тому, кто смеялся над какой-нибудь шуткой в ее присутствии, казалось, что он ее оскорбляет. С точки зрения здравого смысла, думал Дик с присущей ему психологической проницательностью, Дорис следовало бы как можно больше радоваться каждой прожитой в состоянии ремиссии минуте, а не жить в ожидании ее завершения. Он учил свою спутницу гедонизму, забывая, что, с одной стороны, его компания менее всего способствовала такому времяпрепровождению, с другой — бойкость Дорис раздражала бы его еще больше, чем ее угрюмость и ханжество.

Следующие три месяца прошли в ожидании возвращения болезни, и в это время Дик снова стал невыносим. Все было как обычно: либо он писал свою Экзегезу, и тогда Дорис ни в коем случае нельзя было его тревожить; либо он переставал писать, и ей нужно было в обязательном порядке быть готовой к совместному обсуждению его сочинения. К тому же Дик был против того, чтобы Дорис общалась с другими мужчинами; ему не нравилось, что она работает; он предпочел бы, чтобы материально жена полностью зависела от него, чтобы он за все платил, а она расхваливала его человеколюбие.