Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

Весь его облик казался Карцеву сплошным анахронизмом: стриженая ежиком седая, без проплешин, голова, маленькие проницательные глазки на мясистом красном лице, толстая багровая шея, длинные мощные волосатые короткопалые руки, грубый, прямо-таки громыхающий голос… В общем, глыба, «матерый человечище». По словам Бутусова, проработавшего у Потапова около двадцати лет, был он в свое время жутким бабником.

— Я думаю, он всех наших баб, которым сейчас за сорок, перепробовал, — делился с молодыми коллегами Егор Палыч. — Вызывал их к себе в кабинет вроде как по работе и раскладывал прямо на столе. Массой задавливал. И что характерно: все они предпочитали помалкивать. Я об этих делах по косвенным данным разузнал. Ну, были у него, конечно, и постоянные любовницы, то есть частые посетительницы его кабинета… Впрочем, из них сейчас работает, пожалуй, только Лидия Игнатьевна…

При этих словах Карцев недоверчиво воззрился на Палыча: Лидия Игнатьевна была самой милой, тишайшей, интеллигентной пожилой работницей в камеральной партии.

— Да, да, Сереженька, не лупай глазками. Была! — играл бровями Бутусов. — Ты тут без году неделя и ни черта еще не понял. Тут, брат, такие страсти кипели… И сейчас иногда пробулькивают, хотя у большинства годы уже не те. Теперь вы вот на сцену выходите, вам и карты в руки…

— Ну, а Татьяну Петровну он пробовал забороть? — задал сокровенный вопрос Карцев. — Она ведь у вас лет десять работает?

— Вот здесь никто толком ничего не знает, хотя слухи разные ходят. Например, что пробовал, но она его поборола — то ли силой, то ли словом, то ли взглядом… А еще: что она его заворожила, подчинила своей воле… Ведь раньше секретарши у него не задерживались: или сами уходили, или он их увольнял, к чему-то придравшись.

Все эти россказни на мгновенье ожили в мозгу Карцева и тут же исчезли. Надо было собраться, стать хладнокровным, рассудительным.

— Ну, Сергей Андреич, как съездил в наш центрик, поделись успехами, — бодряческим тоном предложил обычно суховато деловой Шумяцкий. Карцев на секунду вгляделся в его бледное щекастое грушевидное лицо («Как у Филипа Нуарэ», — давно определил он) и, задавив ненужную иронию, начал свой в меру пространный отчет. Шумяцкий по ходу задавал вопросы, что-то требовал уточнить, Потапов же сидел молча, неподвижно, но его тяжеловесное внимание ощущалось Карцевым почти физически.

Наконец доклад был окончен. О предложении Анны Григорьевны Карцев, естественно, не обмолвился, но в продолжение всего разговора опасался, что именно оно стало причиной повышенного внимания к нему начальства, что они каким-то образом о нем узнали.

— Что ж, Сергей Андреич, — неожиданно пророкотал со своего кресла «хозяин», — ты со своей работой неплохо справляешься. И язык у тебя подвешен и грамотешка чувствуется. Надеюсь, в будущем ты и с другой работой справишься, поответственнее. Иди пока, продолжай работать.

— Что, черт подери, он имел в виду? — яростно вопрошал себя Карцев, устремляясь по длинному коридору. — Какую-такую ответственную работу? И где? Все же разнюхал? И как мне теперь поступить?

Минуя свой отдел, он вышел во двор и уселся на давно облюбованный чурбак, под цветущую вишню. Густой аромат обволок его и стал мягко убаюкивать. Незаметно все беспокойство в нем улеглось, наступила ясность, осознание необходимости «держать паузу». А запах все лился и лился в его жадные ноздри, кружил голову…

«Будет ласковый дождь, — зазвучал в нем пафос Бредбери, — будет запах земли, щебет юрких стрижей от зари до зари, и ночные рулады лягушек в прудах, и цветение слив в белопенных садах…»

Блаженно улыбаясь, он вышел из-под чудесной кроны и двинулся исполнять свой долг.

К обеденному перерыву все работники отдела контроля были в запарке. Такого нашествия «ходоков» к ним еще не было. Они сидели у каждого стола и у порога, ожидая своей очереди, а в двери просовывали головы все новые люди с искательным выражением лица.

«Ох, тяжелый день, понедельник!» — читалось в глазах и хозяев и посетителей.

«Черт бы подрал твою инициативность, Серега!» — читалось через время дополнительно на лицах Бутусова и Хмельницкого.

«А премии вы, ребята, уже полюбили получать?» — хотелось ответить на их немые проклятья Карцеву, но, конечно, было не до того: на место одного благодарного (или огорошенного) посетителя уже мостился другой. Все они приходили с объемистыми портфелями, в которых недвусмысленно позвякивало и побулькивало, а при доставании бумаг и проглядывало, но в этом отношении Карцев оставался тверд: