Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

В пальто, будто собрались куда-то.

Это Кирилл их позвал. Они могут без слов. Как мои близняшки Воронцовы.

Таисия – высокая, строгая, огромные глаза; я ее так близко никогда не видела. С ними только Розенцвейги и Слонимский общаются. Общались.

Ее муж – еще выше, худой, старый. Зачем она за него пошла? Глупости одни в голове. Они же боги. Между собою и женятся. Предназначены друг другу.

А вот Аристарх на мне не женился. Не было предназначено.

Таисия ничего не сказала, но сразу стало ясно – она с Кириллом разговаривает. Он глаза открыл, смотрит на нее. Доктор Последин вдруг головой покачал, показал на Лизу. Кирилл кивнул: да.

Что да?

– Иннокентий… – Таисия; голос тихий, сильный. – Вы нарушили наш договор. И сейчас его нарушим мы.

Она повернулась к мужу. Кирилл встал, подошел к родителям. Стоят лицами внутрь круга, только спины видны.

– Подождите! – Слонимский закричал, будто от боли. У него губы от страха затряслись. – Нельзя, мы для этого все эти годы!.. Это же…

– Невесомый звон цветка, – начала Таисия нараспев, звонко. – Вечный вечер…

– В темном небе облака, – баритоном – глубоким, красивым – доктор Последин.

– Путь наш светел! – выкрикнул Кирилл.

Плохо помню, что потом. Помню лишь, что Кирилл умер первым.

Проснулась в своей квартире, запертая.

Интересно все-таки, какое уже число?

Что это – за дверью? Ключ в замке?

Идут.

Поляна была обозначена на карте: Священное Урочище Кереметь. Но не на карте Широкова: на этой карте и поляна, и неглубокий, заполненный водой овраг были помечены загадочной цифрой 66 – сказочным городом, в котором творились чудеса. И в который Мама искала путь – уже неделю.

Кереметь. Место чудотворений. Место жертвоприношений. Без них – какое чудо?

После ухода Голодача с армией она долго сидела в своей палатке, ни о чем не думая, не злясь на него, не горюя; просто сидела и ждала, пока услышит, где нужно искать. Пока зов внутренним – нутряным – рокотом обозначится, поднимется к горлу, наполняясь томящим звуком, и поведет ее к правильному месту. Это случалось – почти каждый день, только места оказывались неправильные. Мама знала: места правильные, это она делала что-то неправильно; нужно было нечто, прячущееся от нее, чтобы найти, заслужить вход в 66. Там, в чудесном, скрытом от мира месте, ее ждала судьба. Для чего она и жила все эти годы, будто жила и не жила, а смотрела сон о самой себе.

Было не страшно. Зябко как-то.

Маму беспокоил старший сержант Угорь. Он все неохотнее исполнял ее приказы: рыть здесь, осмотреть край поляны там, нет, не этот, а другой – дальний, еще дальше, еще один, и вообще показывал, что она, хоть и оставлена Голодачом командовать им и тихим восторженным молоденьким нацболом Петей Гладких, но командир она не настоящий. Словно они играют в Маму-командира. Последние дни Угорь – низкорослый, жилистый, с покрытым шероховатой сыпью от грязи и дурной еды толстым лицом, с длинными по-обезьяньи руками – давал понять, что игра подходит к концу.

– Павел… – Мама всегда обращалась к старшим бойцам по имени-отчеству, а к тем, что помоложе, по полному имени и на “вы”: – Я просила вас сверить карту с местностью на соседней вырубке. Что, если мы ищем в неправильной части леса?

Угорь не отвечал. Он сидел на перевернутом ящике, оставшемся от ушедшей армии, и курил едкую папиросу. “Где он их берет? – дивилась Мама. – Курит не переставая, а папиросы не кончаются”. Мир был полон загадок.

Угорь смотрел мимо нее вдаль, где начиналась неровная полоса осин и берез, росших вперемежку, обозначая край открытого пространства. Отсюда тянулся темный, плохо хоженый лес с подлеском из рябины, ежевики и черемухи. Мама порвала там платье, а платье у нее было одно: паковалась наспех, думая, что 66 стоит и ждет ее с распахнутыми воротами. А 66 – мираж, иллюзия, небыль – таился, не давая себя найти, словно невидим. Нужно было сорвать пелену или с него, или со своих глаз.

– Я не в игрушки играть записывался, – плюнув на брошенный рядом бычок, сказал Угорь. – Я – старший сержант Новоросской Освободительной армии, а не в игрушки тут… Херней заниматься.

Новоросской. Мама вспомнила спор с Голодачом и другими полевыми командирами в Донецке, когда она предложила название “Новоросская” вместо “Новороссийская”. И доказала, отстояла, убедив сопящих, крепко сколоченных мужчин в мятых оливковых формах, что армия должна зваться именно Новоросской, потому что Новороссийская будет восприниматься как нечто, связанное с российским Новороссийском. Или – того хуже – с Россией: как бы новая российская армия. А российской армией с Россией не повоюешь.