Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

Надежды выжить у этих людей быть не должно, она их толкнет на компромисс со спецназом. И компромисс этот закончится одним: они его сдадут в обмен за возвращение в камеры. Пока никто из администрации не пострадал, пока не пролилась кровь спецназовцев, у зэка будет надежда, что все обойдется: погуляем по тюрьме, похаваем харчей с кухни вволю, доберемся до наркоты “на кресте”, а там обменяем нетронутых заложников на свое уже однажды полученное пожизненное заключение и пойдем досиживать. Два пожизненных не дадут. А и дадут, особой разницы нет. Пожизненных могут давать сколько хотят, жизнь-то одна.

Наступала вторая фаза операции: повязать зэка кровью, закрыть дорогу назад. Чтоб им осталось только воевать. Как и предлагал с самого начала Хубиев. Он эту школу в горах прошел. И окончил с отличием.

Дальше второй фазы Хубиев не видел. А у Довгалева была и третья – самая важная, ради которой все и замышлялось. Довгалев решал тактические задачи, подчиняя их стратегии, а Хубиев дальше тактики не мыслил и мыслить не умел. Или не хотел. Ведь стратегия всегда построена на многовариантности достижения цели, на понимании, что картина мира неполная, до конца неясная, и модель поведения может и будет меняться в зависимости от обстоятельств. Стратегия заранее подразумевает предательство заявленной тактики, жертву тактических задач ради достижения решающего преимущества – обман, компромисс, а Хубиев на компромиссы не шел. Потому Довгалев был майор Российской армии, а Хубиев – полевой командир чеченского партизанского отряда.

Медведь этот кстати. У Довгалева теперь есть предлог начать переговоры со спецназом: братва сама уполномочила.

Хорошо получилось. Тактически верно. И в стратегию встраивается.

– Арестанты… – Довгалев подождал, выдержал паузу – собрать внимание. Он говорил осторожно, подыскивая слова, понятные сидящим перед ним людям, избегая привычных ему военных терминов: – План мой – такой…

Кольцова не слышала слов, произносимых людьми на мониторах с видеокамер слежения: будто смотрела немое кино без титров и должна была придумать диалоги сама, написать мысли и желания говоривших, их требования и вопросы, и тем определить этих людей. Сделать теми, кем они ей представлялись. Она пыталась услышать сквозь тишину мониторов, что спрашивает Довгалева рассудительный, тихий, мало приметный Тимошин, вспоминая информацию из его личного дела – прекрасный организатор, выстроивший дисциплинированную бандитскую бригаду с четкой вертикалью управления, проявивший уникальную даже для 90-х жестокость во время войн за сферы влияния над пермским рынком, хороший семьянин, щедро жертвовавший на церковь; чего хочет от Довгалева красивый, похожий на изможденного романтизмом и абсентом французского поэта Хубиев – выпускник Грозненского пединститута по странной для мужчины специальности “Дошкольная дефектология”, легендарный полевой командир, плененный в бессознательном от контузии состоянии во время боя; что за слова произносят все эти убийцы и бандиты, добродушно смеющиеся, рассевшись на неудобных стульях в зале клуба ИК-1 – такие обычные, такие нестрашные. Особенно за бронированной дверью мониторной спецчасти.

Новая жизнь открывалась для Анастасии Кольцовой. В этой жизни она придумывала роли для других – бессловесных, существующих лишь как рябые, побитые в зернистую точку изображения с дешевых видеокамер слежения. Придумывала им роли в задуманном ею будущем, сперва пригрезившемся намеком, пролетевшей яркой птицею, а потом все явнее, отчетливее возникшем среди полусна навсегда канувшего, словно неслучившегося с нею прошлого. В том прошлом ее роль написали другие, и она послушно исполняла эту роль много-много лет, каждое утро выходя на подмостки все тянувшегося и тянувшегося представления под названием “Чудесная и необыкновенная жизнь Ани Найман (по мотивам сказки Шарля Перро «Золушка»)”. Затем она сняла давившую золотую туфельку, и представление кончилось.

Анастасия Кольцова не знала, для чего – неожиданно для себя самой – осенним холодным утром вышла из жизни Ани Найман и села на рейсовый автобус в другую жизнь, но знала, что пора. Теперь она знала, для чего: менять и создавать заново жизни других. Жизни бессловесных других, сделав их настоящими, полнокровными, определенными ее замыслом персонажами из расплывчатых рябивших пикселей на тусклых экранах спецчасти.

В дверь постучали. Три-два-три. Кольцова взглянула на монитор – убедиться, что пришедший один, – и нажала кнопку на пульте. Пневматическая дверь всхлипнула и отворилась.