Татьяна Набатникова - День рождения кошки

Собственно, их тоже было три, но первые две не осуществились, как и первый мой столик.

До первой машины я чуть-чуть не дотянула, как появился этот сильный мужчина, мой муж, и пресек плавное течение моей биографии, решительно заявив: если мы не будем вместе, мы погибнем.

Я тогда еще плохо понимала, что такое гибель (повторяю, понимать научил меня он). Как многие, я согласна была считать, что гибель — это когда тебя бьют дубиной по голове; а пока не прибили, ты вроде как цел. Но я чувствовала (чувствовать я умела и раньше), что ему виднее, и уехала к нему спасаться.

Выглядело спасение так: дом в деревне, маленькая дочка, два ведра на коромысле. Намою дочку в бане, румяную принесу в дом, поставлю на кровать и вытираю, а она дышит, глазками моргает и лепечет: «А бывает постоялый дворник?»

Муж уехал в Монголию всего-то на две недели, но я тосковала по нему и плакала, глядя в небо на улетающих птиц.

Но все равно пришел конец тому совершенному состоянию родства, когда абсолютно не врешь и тебе не врут. Закрались умолчания, взгляд утратил прозрачность: мы стали смотреть друг на друга словно сквозь пятна катаракты. Гибель принялась за нас.

«Ты лучше трезвым будь, чем что попало пить, ты лучше будь один, чем вместе с кем попало», — сказала дочка стихами Хайяма, объясняя, почему у нее так мало подружек.

Мы разошлись с мужем, чтобы не погибнуть во лжи. Так и не дожив до машины. Ему-то машина была не нужна, но он уже готов был уступить. Машину хотела я. Вон она теперь стоит.

Не понимаю, как я могла так долго без нее обходиться. Жизнь моя обретает свою завершенность только в те минуты, когда я сажусь за руль.

Дочка тоже научилась ею управлять. Ей двенадцать лет (дочке), живем мы вдвоем, характер премерзкий (у обеих). Говорю ей:

— Не потерпела бы тебя с таким характером, но ты мне дорога как память о твоем отце.

Злорадно посмеивается. Она и сама его любит.

Когда они вместе, всегда что-нибудь происходит, даже если ничего не происходит. В этом папина особенность.

Например, красивую девушку папа замечает издали, несмотря на очки. Он тут же толкает дочь под бок: смотри, какая! Заходя в магазин, папа пускается кокетничать с молоденькими продавщицами, но они почему-то не отзываются на его тонкий юмор. Только ровесницы в восторге от него, но ровесницы слишком толсты и стары для папы, ведь он-то по-прежнему свеж! А девушки этого не желают признавать, и иногда папа бывает так обескуражен их холодным приемом, что три дня не встает с кушетки. Он и в бодром-то состоянии духа неохотно с нее поднимается. Как Обломов, он лежит и размышляет, не переехать ли ему в Тверь. В Твери все-таки Митя. Несколько дней папа собирается с силами, чтобы написать Мите письмо. Папа принципиально делает в день только одно дело. И вот наконец письмо написано:

«Митя! А не переехать ли мне в Тверь?» И еще неделю после этого папа переживает случившееся: «Видимо, перееду, вот уже и письмо Мите написал». Потом долго готовится к тому, чтобы пойти в агентство по продаже недвижимости и обсудить вопрос переезда. Наконец они идут. Там папа не знает, в какую дверь сунуться, и дочке приходится быть его поводырем. За нужной дверью посетителей принимают несколько агентов, но папа подсаживается к самой молоденькой, принимает живописную позу и пускается в витийство, а забытая дочка переминается в дверях с ноги на ногу. Потом на улице она спросила, почему он так пренебрегал ею, ведь обычно он с удовольствием ее представляет. Папа объяснил: «А вдруг бы девушка подумала, что ты моя дочка!»

Я завистливо слушаю ее веселые рассказы, безбилетный зритель этого погорелого театра. Не то что на сцену — меня в зал не пускают. С главным лицедеем я не виделась уже четыре года.

Пока мы жили вместе, нам удавалось сообща отгораживаться от зла этого мира. Но после, когда разделились, крепостные стены рухнули, и мы очутились на семи ветрах.

Мало кто обладает охранительным инстинктом от гибели, не досталось его и герою моей позднейшей биографии. Щадящую ложь он считал добротой (разумеется, щадить всегда приходилось ему, сильному). С ним же, он полагал, от этой лжи ничего не сделается. Не убудет. Не смылится. Когда я лепетала, что надо бы себя поберечь, он отвечал, что бережно к себе относиться — эгоизм. Под словами «беречь себя» мы подразумевали разные вещи и никак не могли столковаться.

Осталось от нас два обмылочка.

Покупка машины у меня в очередной раз сорвалась, потому что в нашей стране постоянно меняются условия игры: то деньги есть, машин нет, то наоборот. На сей раз все старые деньги реформа Гайдара, как корова языком, слизала, а новые еще не наросли.