Михаил Стрельцов - Храм превращается в плацебо

Основное время нашей жизни мозг скрывает свои возможности, меланхолично пережёвывая впечатления, намекая, как ему надоело сортировать все эти разговоры по поводу перевода кого-либо в другой отдел, насколько ему наплевать на бесконечное ожидание зарплаты, и более того – на твоё необъяснимое желание наконец-то кому-то что-то высказать. Умный мозг тянет спать, обещая показать во сне что-либо забавное, любопытное, где ты можешь, играючись, меняться телами, планетами, временем. К примеру, недавно, без каких-либо причин, я был узником сталинского лагеря: причём то женщиной, то выручающим её мужчиной. Если копнуть – отголосок просмотренного пару недель назад сериала.

Но вдруг, когда наступает это вдруг – в образе мечтающего о смерти сына, мозг перестаёт притворяться и за крохотные доли секунд вываливает на тебя мегатонны информации. Потоки воспоминаний и ощущений сильны настолько, что нет места последовательности и хронологии. Обстоятельства давних лет становятся отчётливо близки, а какой-либо вчерашний разговор покоится «под пылью веков». До омерзения услужливый мозг-официант суетливо подпихивает под нос очередное блюдо: «Это? А может это?».

Я давно сам с собой условился, что сны – просто отзвуки былой информации. Есть сны – сюжеты, есть – возвращения в те или иные сны, что некое подобие компьютерных игр, когда можно изменить выбранное направление и попробовать переиграть. Как правило, это сны – одноразовые, тут же забывающиеся. А есть особенные: всякие такие предсказывающие, вызывающие затем дежа вю, или конкретно «засланные» кем-то…

…Отчим, с которым ранее и парой откровенных слов не перебросились, приснился бледным, небритым, почему-то в зимней одежде. Было холодно. Мы ехали в переполненной электричке. И тогда я впервые увидел человека, заменившего отца, – равным. Обычно родители снились чем-то большим, тёплым, неприступным, безликим, бесполым. Некими всезнающими существами, несмотря на то, что сын их перерос на целую голову, женился и всё такое прочее. В этот раз дядя Миша был таким, какой есть: седым унылым стариком с блёклыми поджатыми губами, морщинами, волосками в ушной раковине. Он повернул непривычно белое лицо и сказал:

– Помнишь, мать отругала тебя за то, что ты якобы украл у неё рубль на кино? Это я взял. Меня попросили занять, я не мог отказать… А потом она так на тебя набросилась! Стало стыдно и как-то поздно сознаваться. Я ей сказал потом…

– Ерунда! – во сне я был весёлым и жизнерадостным.

– Можно курить, сын, жрать водку литрами, кобелевать. Но врать – нельзя. Никому и никогда. Прости. И не ври – прошу тебя… А ты знаешь, что я умер?

– Брось, дядь Миш. Мы же едем куда-то. Кстати, куда?

– Ты сейчас выходишь.

– Какая следующая станция?

– Это неважно. Просто выходи. А я еду дальше. Выходи. Этот поезд без остановок. Ну? Быстрее…

Тогда я проснулся в холодном поту, и крик был готов вылететь из горла. Можно хмыкнуть над штампом. Но когда внезапно, то есть – вдруг, осознаёшь, что холодный пот – не устоявшееся выражение, а реально бывает, причём сейчас и с тобой, страх заковывает ноги в цемент. Подобно шаблонным гангстерам с тазиками и рекой… Не смыкал глаз до утра, но и не мог подняться из постели, чтобы поговорить с отцом, теперь уже именно – отцом! – который спал в соседней комнате. Зачем будить старика из-за приснившейся чепухи?.. Молоденькая врачиха на следующее утро сказала, что смерть наступила в пять утра. Дядя Миша лежал тихий и спокойный, вроде бы даже улыбался, морщины разгладились. Лишь щетина на подбородке, выросшая за ночь, напоминала о сне…

…Ранее, бывая на родине чаще, чем сейчас, обязательно первым делом стремился зайти к брату. Он всегда с юморком как-то умудрялся поставить точку в моём представлении ситуации, когда окончательно запутывался в возникших во время моего отсутствия проблемах между родственниками. Только с ним, старшим братом, я могу непринуждённо, с матами, покуривая за кухонным столом, распить бутылочку и понять, что ничего серьезного не происходит: кругом обычные склоки и тоска провинциального городишки. Чтобы дойти к нужному дому, надо спуститься по лестнице к автовокзалу, стоящему в низине. Летом лестницу незнающему и не найти, настолько она обильно зарастает кустарником. Вот именно у этого кустарника во сне я встречаю Наташку – сухопарую дылду с крупным ртом и очками на пол-лица. Она – жена брата, и у них всю жизнь «нелады».

Причём даже во сне понимаю, что так оно и было. Я шёл к брату, встретил Наташку, спросил, дома ли? Ехидно волоча уголки губ, она отвечает: «Дома, конечно. Куда он денется? Похмеляется – за руль нельзя».