Михаил Стрельцов - Храм превращается в плацебо

Застолье, собственно, ничем не отличалось от нашего, когда кто-либо из далёкой родни вдруг наведывался в гости, а Виталик, отметим, ни словом, ни намеком не дал мне понять, чей он племенник. Ну, дядька и дядька. Ну, приехал и приехал. Так он к этому относился. Поэтому когда подвёл к рыжебородому мужику, которого я не узнал, видимо, из-за этой огромной бороды и стал знакомить, я втиснул свою ладонь скоромно и вяло, совершенно не представляя себе, с кем меня знакомят. Рыжебородый же, быстро и крепко сжав мою ладошку, тут же повернулся к восседавшему во главе стола горбоносому мужику, похожему на пианиста Оганезова из телека, и сообщил, указывая на Виталика:

– Марк, смотри – как мой племяш вырос!

Подошла какая-то женщина и отвела меня к другому краю стола к тарелкам с рыбой и толчёной картошкой. Браги взрослые нам не наливали, самогон – тоже. Поэтому, наевшись, Виталя потащил меня в стайку, где мы отлили себе из фляги в кастрюлю – другой посуды он не нашёл, подхватили удочки и побрели к реке таким макаром: он нёс удочки на плече и лопату, а я – двумя руками – прижимал к пузу заветную кастрюлю с бражкой. Выпили её часа за два, разомлевшие, неохотно следили за поплавками. Товарищ мой, ворча про непоклёв, время от времени отходил копать червей, матерясь, если попадали жирные, а не худенькие. И так и не обмолвился про родственника, а мне связать в голове рыжебородого с кинокамерами у карьера – тяма не хватило.

Всё в голове сложилось позже, на следующее утро, когда гости уже уехали, провожаемые роднёй. Проспав до обеда и не найдя в доме никого, мы молчком принялись выбирать с неразобранного с вечера стола самые вкусное: маринованные грибочки, подтаявший холодец, жареную рыбку. Нашли и самогон на донышке бутылки, хватило по полстопки. Попробовали. Нашли ещё. Это потом я понял, что Виталик раньше крепкого не пивал. Поскольку, ранее молчаливый до угрюмости, внезапно разговорился, и я нечаянно узнал, с кем он целовался, и кого собирается «притянуть». Информация была абсолютно бесполезной, поскольку названные девчоночьи имена внешне никаких ассоциаций у меня не вызывали. Я и в «Орленке» ещё не со всеми познакомился, а в Кедровском был впервые в жизни. Та же мысль посетила и Виталика, поэтому он решил устранить этот пробел в моём мироощущение методом показывания семейного альбома, где время от времени мелькали его одноклассницы.

– Стоп! – внезапно мелькнувшая фотография вызвала оторопь. Я вернул страницу, где невинно уставился на меня актёр из намельтешившей в телеке сказки – Это же… Абдулов?

Несколько секунд у меня было, чтобы сомневаться, поскольку – была такая мода – люди вклеивали в альбомы фотки с известными киноактёрами.

– Ну, – кивнул Виталик – Мамкин брат. Мы же вчера же с ним… пили, – последнее слово не соответствовало истине, однако я не стал спорить, листая альбом к началу, где Абдулов был всё моложе и моложе, и из моего ровесника постепенно превращался в глазастого малыша на плохих, потрескавшихся снимках.

Я смотрел альбом и сожалел, что поплёлся вчера на рыбалку, а не послушал, о чём рассказывает артист. С другой стороны, что я хотел? Что позовёт сниматься в кино? Или расскажет, как стал знаменитым? Тем не менее, хотелось почему-то наблюдать знаменитость воочию и сравнивать потом с изображением в телевизоре. И я эту возможность упустил. Из-за странного Виталика, не понимающего, что есть люди, владеющие если и не секретом, то опытом. Которые могли бы подсказать – как быть в этой жизни: что в ней, действительно важно, а чему не стоит предавать значения.

Вот и с Фёдоровым не удалось пообщаться. Размышляя о том, что так и не понял, не разобрался, для чего живу, и не встретил ещё человека, мне это объяснившего, я уснул, почти целиком провалившись в перину в доме матери пьяного наставника. Кердаш наутро спросил, где мы вчера шарились, и я искренне посетовал, что хотели, мол, взять у Фёдорова интервью, да не вышло – никто не открыл. Постепенно объяснение превращалось в заикание, я уже сам не соображал, что мямлю, поскольку глаза Кердаша до ужаса расширялись, словно он признал во мне полного дауна или – в лучшем случае – инопланетянина.

– Ты чего, сынок? – внезапно просипел он. – Фёдоров года два как умер.

Но, опохмелившись, на обратной дороге журналист завёлся, видимо, от нашего идиотизма.

– И чего попёрлись? На что рассчитывали? Думаете, дал бы вам интервью? – повернувшись, Кердаш выстроил мне – поскольку был к нему ближе – из пальцев кукиш. Против всех известных физиологических законов неестественно длинный большой палец с черным ободком под ногтём активно шевелился, что навевало мысли о кобрах и о журналистике, к которой мой интерес резко пропадал. – Даже мне не дал, – наставник обиженно спрятал фигу и почему-то обратился к водителю. – По заданию газеты, через райком, представляешь? А едва порог переступил, он мне – «Тебе, парень, заняться, что ли, нечем? Садись лучше за стол». И жене: «Неси бутылку! Нашлось с кем выпить!».