Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

Савин распаковал рюкзак, достал из него банки с консервами, полиэтиленовый пакет с хлебом, бумажные свертки с колбасой и сыром, плоскую, с выемкой внутри стеклянную фляжку коньяка и бутылку вина, в угол за печью высыпал картошку.

– Сейчас мы с тобой устроим пир на весь мир! – отыскивая на полке рядом с плитой нож и выбирая кастрюлю, весело подмигнул он Наташе. И даже напел на какой-то непонятный мотив: – Пи-ир на-а весь ми-ир!..

Дрожь у Наташи сменилась вдруг нервическим деятельным оживлением.

– И грязь здесь у твоего приятеля! – сказала она, осматривая комнату. Пол был затоптан и не мыт, видимо, с осени, на стульях, табуретках, на столе, на спинке деревянной кровати, стоявшей за печью, – везде лежал толстый, мохнатый слой пыли, всюду валялись желтые, жеваные газетные клочья и обрывки шпагата. – Давай я приберусь немного, – стала она засучивать рукава кофточки.

– Давай, давай, – улыбаясь, согласился Савин.

Он принялся чистить картошку, а Наташа пошла в сени, нашла там мятый, в корке застывшего цемента, но целый таз, в груде запревшего хламья в углу выбрала тряпку и налила в таз воды, принесенной Савиным с колодца в двух больших оцинкованных ведрах. Она замерзла на холоде сеней и обратно в комнату не вошла, а вскочила.

– О-оох! – передернулась она, опустив таз на пол и обхватив себя за плечи. – Х-холоди-ина!..

Савин оторвался от картошки и, взглянув на нее, снова подмигнул:

– Зато здесь сейчас у нас рай будет. Разве что без райских птичек.

– А я? – сказала Наташа, обмакивая тряпку в холодную, заломившую пальцы воду. – Разве не похожа? – Она быстро вынула сухой рукой шпильки из пучка, в который были собраны на эатылке волосы, тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам, закрыв ей пол-лица. – Разве не похожа? – повторила она, глядя на него из-под волос косящим смеющимся взглядом.

Савин бросил нож, мягко упавший в картофельные очистки, сделал шаг до нее, больно сжал Наташу в плечах запястьями и сказал тяжелым стиснутым голосом:

– И в самом деле…

Зрачки у него были словно размыты, сделавшись похожими на зрачки незрячего, а Наташе было больно плечи и томительно хорошо от этой боли, ее будто подбросило и понесло, понесло, покачивая на теплой нежной волне, и она поняла, что если бы руки у него были сейчас чистыми, то, чему должно было сегодня произойти, могло произойти прямо сейчас.

Савин отпустил ее, и ее снова окатило дрожью, и она уже не могла унять ее ни когда вытирала пыль и мыла пол, ни когда собирала стол, ни когда они сидели за ним, – весь этот долгий промежуток времени она была только лишь в состоянии сдерживать ее, загоняя внутрь.

– Нет, нет, нет! – говорила она ему потом, все так же дрожа и ужасаясь тому, что делает, и не в силах уже ничего изменить, удержаться, отступить назад, – нет, нет, нет!.. – а в голове у нее стучало: «Да, да, да!», и в какой-то миг дрожь вдруг прекратилась, и она уже не говорила «нет», и в ней уже не стучало «да», ей было больно, ее подташнивало, и, закусив губу, с закрытыми глазами, она хотела лишь одного: чтобы скорее это все кончилось.

– Ты глаза теперь никогда больше открывать не будешь? – спросил ее, возле самого уха, голос Савина.

Наташа открыла глаза – Савин лежал рядом, приподнявшись на локте, смотрел на нее и улыбался.

– Мне стыдно, – прошептала она, обхватила его рукой и повернулась, уткнувшись ему в заросшую густым темным волосом грудь. Он уже несколько минут лежал так рядом, гладил ей лицо и мягко, осторожно целовал, но она все не могла прийти в себя и не в силах была заставить себя взглянуть на него. – Мне было больно, – снова прошептала она, все так же уткнувшись ему в грудь. – Это всегда так?

Он засмеялся, взял ее за плечо, отстранил от себя и, заглядывая ей в глаза, которые она отводила от него, сказал:

– Ах ты, прелесть моя!.. Ну что ты, нет!

«Ужас, ужас, как люблю его!..» – Наташа не подумала это, ее всю, как молнией, пробило этим ощущением, и она обхватила его за плечи, что было силы, и крепко прижалась к нему.

На поезд они вышли – сумерки лишь только-только начали окрашивать воздух и снежные поля вокруг в бледно-лиловые тона. Наташа на хотела приезжать домой слишком поздно, чтобы ни отец, ни мать ни о чем ее не спрашивали; она боялась, если они начнут ее о чем-нибудь спрашивать, она ответит какой-нибудь нелепицей, и они что-то заподозрят.

Провожать ее с лыжами Савину было неудобно, он посадил Наташу, выйдя с вокзала, на автобус, и дальше она поехала одна. Дома не было ни отца, ни матери, на кухонном столе лежала записка, сообщавшая, что они в кино. Наташа наскоро, чтобы не терять времени, перекусила бутербродами и села делать уроки. Полугодие скоро уже подходило к концу, уже по всем предметам выводились наметочные оценки, по физике и алгебре у нее получались двойки, и нужно было оставшиеся десять дней позаниматься как следует.