Юрий Убогий - Что было, что будет

— Милая, как?

— Думай! Я одно вижу — очень многие, которые ничем особенно от нас не отличаются, гораздо лучше живут.

— Вот бы ты и поинтересовалась, как им это удается. В порядке обмена опытом.

— Поинтересуйся сам. Ты же у нас глава семьи.

— Да, когда дело касается заработка. А когда траты, то эту роль ты себе присваиваешь.

— Так оно и быть должно, — сказала Лариса твердо. — Ну, так что же мы с тобой решили, в конце концов?

Ляпин понимал, что он ничего не способен изменить, что жена сделает, как хочет. Нужно было соглашаться, так, по крайней мере, она будет чувствовать себя чем-то ему обязанной.

— Очень хочется? — спросил он.

— Очень! — Лариса широко и даже чуть виновато улыбнулась.

— Что ж, покупай. Если очень хочется — значит, надо.

Жена звонко чмокнула Ляпина в щеку и вышла в прихожую к телефону. Ляпин стоял у окна, вполуха слушал ее разговор с какой-то Томой, смотрел рассеянно на играющих во дворе детей, курил. На душе у него было муторно. И не денег он жалел, нет. Ему было неприятно чувствовать собственную слабость. Несостоятельность перед женой. Она всегда умела настоять на своем, и он оказывался в проигрыше. Всегда, если даже он считал себя совершенно правым. Может быть, причина была в том, что он все-таки любил ее, а она его вряд ли? Поэтому в любом разногласии, споре она могла себе позволить напор, грубость, жесткость, а он — нет. Любовь делала его мягким и уступчивым…

На другой день жена вернулась домой поздно и принесла упакованную в полиэтиленовый мешок дубленку. Ляпин давно уже не видел ее такой оживленной и радостной. Когда она извлекала покупку, руки ее подрагивали, и, заметив это, он почувствовал неловкость, поспешно отвел взгляд.

Несмотря на то, что в квартире после знойного дня стояла духота, Лариса надела зимние сапоги, теплый свитер, меховой берет и лишь после этого примерила обнову. Дубленка и в самом деле была прекрасная и очень шла ей. Ляпину оставалось лишь восхищенно покрутить головой, улыбнуться и развести руками.

— Лучше не бывает, — сказал он.

— А я тебе что говорила! — воскликнула Лариса с жаром. — Это ж покупка на всю жизнь. Неужели тебе самому не будет приятно рядом с такой женщиной по улице пройтись?

— Еще как! — искренне подтвердил Ляпин. Он чувствовал, что радость жены заражает и его тоже. — Скорей бы зима, да?

— Скорей бы… Господи, да разве ты поймешь, что значит такая вещь для женщины! Недоступно это для вас, мужиков.

— Ну почему же…

— Потому. Если бы понимал, то вчера бы и не спорил. Не прав ведь был, признавайся!

— Как тебе сказать… С одной стороны, конечно…

— Со всех сторон!

— Ладно, будь по-твоему! — махнул рукой Ляпин. — Обмыть бы надо покупочку, мадам. С вас причитается.

— Непременно! Чтоб не промокала. Доставай коньяк, а я сейчас быстренько салатик сделаю.

Остаток вечера прошел на редкость славно. Немного выпили, посидели, поговорили так, как давно уже не говаривали: откровенно, добродушно, доверительно. Повспоминали, главным образом — забавное и смешное; обсудили кое-какие текущие дела; кое-что на будущее прикинули. Отвыкнув уже от такого общения, оба словно бы даже некоторое удивление испытывали по поводу того, что оно вообще возможно. Глядя на сияющее лицо жены, Ляпин думал о том, как мало, в сущности, нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Какая-то дубленка, какие-то шестьсот рублей… Боже мой, да он готов каждый день их выкладывать, если б они у него были, лишь бы сохранить, удержать этот вот, направленный на него, свет в глазах жены, эту мягкость, эту теплоту…

Ночью, в постели, все тоже было так хорошо, так остро и пронзительно, как давно уже не бывало. После близости с женой Ляпин долго не мог заснуть, чувствуя себя помолодевшим на десяток лет, и ему казалось, что самое лучшее в жизни у него, у них с Ларисой, еще впереди.

Дважды в неделю Ляпин совершал, как заведующий, обход всех больных отделения. Он любил это дело и старался обставить его посолидней и поторжественней. Больные предупреждались заранее, расходились по палатам и укладывались каждый на свою кровать. Коридоры и холл пустели, в отделении становилось особенно тихо, и уже эта тишина и безлюдье говорили о важности предстоящего события. Ляпин требовал, чтобы во время обхода его непременно сопровождали все ординаторы и все палатные медсестры. Свита получалась немалая, и Ляпину было приятно идти впереди, слышать за спиной мягкий, дробный звук шагов, тихие голоса и шелест одежды. Приятно было входить в очередную палату, видеть серьезные, ждущие лица, здороваться, говорить что-нибудь шутливое. Хорошо было одного за другим расспрашивать больных, кое-кого осматривать мимолетно, коротко переговариваясь с ординаторами, давать рекомендации о дальнейшем ходе обследования или лечения.