Юрий Убогий - Что было, что будет

Он подошел к краю антресолей, поднырнул под деревянные перила и выпрямился, прижимаясь к ним поясницей. Внизу, странно далеко, серел растянутый прямоугольник брезента. В последние секунды перед прыжком Кузьмич ощутил наслаждение полной внутренней свободой. То, что мешало предстоящему, было отринуто, отброшено им — страх, неловкость, скованность… Ему казалось, что теперь он может все. «Спиной! — приказал он себе. — Спиной, а не ногами!»

Полет был и долог, и мгновенен, обострив чувство свободы, переживаемое Кузьмичом. Он словно бы даже подумать успел: «Вот оно… Вот так вот…»

Брезент принял его косо летящее тело — и лопнул. Удар спиной о землю был таким жестким, что у Кузьмича перехватило дыхание. В следующий момент он увидел над собой синее небо и испуганные лица учащихся. Стыд, опаливший Кузьмича, оказался сильнее боли и заставил его приподняться, сесть. А потом он и вздохнуть смог — прерывисто, с хрипом. Раз, другой, третий… Еще через минуту он встал, оттолкнув пытавшегося помочь ему парня.

— Видели? — выдавил он, натужно улыбаясь. — Больше не увидите… Убрать это дерьмо гнилое! — пнул он ногой в брезент. — Поновей найти не могли, мать вашу… Все, свободные можете быть…

До начала занятий по вождению с новой группой оставалось около получаса, и Кузьмич медленно побрел в дальний угол двора, где за кустами сирени укромно стояла ветхая, покосившаяся лавочка. Ему хотелось побыть одному.

Спина побаливала, но не очень, терпеть было можно. Похоже, брезент сумел-таки погасить основную силу удара.

Кузьмич осторожно сел, еще раз, морщась, ощупал спину. Да, придется покряхтеть несколько дней. Но вида подавать, прихрамывать или кособочиться нельзя ни в коем случае. И без того смеха над ним будет вполне достаточно, не только в училище, но и во всем селе. Сегодня же новостишка эта развеселая всех обойдет. Раньше его «воином» звали, а теперь скорей всего «космонавтом» прозовут. Подумав так, Кузьмич усмехнулся. Что ж, прозвище не из самых обидных. А уж посмеются всласть, у многих на него зуб, рады будут поводу…

Ему не раз приходилось давать окружающим возможность поговорить о себе, позлословить, но такого, откровенно смешного, потешного прямо-таки происшествия не бывало. Так скоро и в шуты местные попадешь, мелькнуло у Кузьмича. И черт же его дернул рыпнуться!

Ругая себя, Кузьмич вдруг вспомнил лица курсантов, когда он предлагал прыгнуть кому-нибудь из них. Усмехающиеся, иронические… Ишь сколько благоразумия накопили, сопляки! В восемнадцать-то лет! И прежнее, как перед прыжком, чувство протеста и возмущения возникло в нем. Ему казалось уже, что если бы все сейчас вернуть, повторить заново, он поступил бы так же. Прыгнул бы! Всегда он делал, как душа просила, не держал ее, так сказать, за крылья. А теперь уж, на старости лет, ни к чему меняться. Как жил, так надо и доживать.

С работы Кузьмич шел с видом особенно независимым и вызывающим. Голову держал высоко, шагал размеренно, четко, как на плацу — только что носки не оттягивал. Спина болела, но он терпел, не поддавался. Замечая то женщину у водоразборной колонки, то мужиков, курящих перед крыльцом магазина, думал, что говорят они, возможно, о нем, о недавнем его «полете», расправлял плечи, твердо и непреклонно смотрел прямо перед собой.

Жена оказалась уже дома. Кузьмич всегда радовался ей, а сейчас почему-то был рад вдвойне. Такой она выглядела спокойной, уверенной, такой красивой. В ее присутствии идиотское сегодняшнее происшествие сразу же поблекло для Кузьмича, потеряло свой вес и значимость. Пустяки, чушь, решил он. Ни думать, ни вспоминать об этом нечего. Жене, однако, придется-таки сообщить, все равно ведь узнает. Так уж лучше от него. Момент лишь нужно выбрать подходящий и представить дело позабавней. Она посмеется, дурачком ненормальным его назовет, только и всего.

Во время еды Кузьмич частенько поглядывал на жену. Какая-то она сегодня была особенная. На его вопросы отвечала ласково и охотно, но сама не заговаривала. И выражение ее глаз показалось ему необычным. Они были рассеянны, размыты, как у человека, занятого одной, очень важной, думой.

Поев, Кузьмич решил прилечь. Через несколько минут к нему подошла жена, села рядом, вздохнула тихо.

— Что случилось? — спросил он.

— Ты знаешь, я ведь беременна.

Кузьмич не сразу вполне осознал сказанное. Оно проникало в него исподволь, принося ощущение острой, распирающей тело и душу, радости. Сердце сдвоило, забилось четче и мощнее, в виски, в кончики пальцев стала настойчиво, словно пробиваясь куда-то, толкаться кровь. Он вдруг почувствовал себя посвежевшим, бодрым, и его лицо расползлось в неудержимой улыбке.