Юрий Убогий - Что было, что будет

— Да нет, я не к тому, что ты! — испуганно шепнула Дарья. — Я к тому, что и в годах, а смотри, как оно выходит…

— Нашла об чем толковать.

— Помнишь, как ты в первый раз ко мне в совхозе подошел? Я подумала — пьяный…

Еще бы Кузьмичу этого не помнить! Все помнил, до мелочей. Только ошибается Дарья, не был он тогда хмелен, хотя показаться таким мог — от ее, Дарьиного, присутствия рядом…

По-настоящему Кузьмич присмотрелся к Дарье полтора года назад, когда в больницу с травмой попал. Знал он ее, конечно, и раньше и даже из числа всех женщин села выделял — за общительный, добрый и спокойный прав. Глаза вот еще очень у нее были хороши. Посмотрит, и кажется, будто она тебя погладила мимоходом. С мужем, забулдыгой и пьяницей, она давно развелась и жила сначала с дочерью, а потом и совсем одна. Муж ее бывший, Пашка Костриков, завербовался куда-то на Север, да там и сгинул.

В ту, вторую после смерти жены, зиму Кузьмич почувствовал, что тоска, подавленность начали наконец-то потихоньку его отпускать. Происходило это неровно, периодами, кусками. Иногда бывало так плохо, что, казалось, дня не прожить. А иной раз некое просветление снисходило на Кузьмича, радость жизни начинала ощущаться, прелесть ее полузабытая. И вот это, второе, состояние случалось все чаще и продолжалось все дольше. Кузьмич испытывал его с внутренней неловкостью, ему словно бы совестно отчего-то было, хотя разумом он понимал — живой живое гадает…

В конце февраля Кузьмич, разбирая на работе задний мост «Жигуленка», поранил себе отверткой руку. Она воспалилась, разнесло ее — смотреть страшно. Пришлось в больницу лечь и пролежать там почти две недели. Вот тогда-то он Дарью, работавшую санитаркой в хирургическом отделении, и разглядел пристально.

Первую ночь в больнице Кузьмич не спал от боли. Да и на душе такое творилось, что хуже некуда. Жену вспоминал, жизнь с ней. Сколько раз перерабатывала, перемалывала все это память, можно бы, казалось, и притерпеться — а нет, резало в груди, как по свежему. Когда же он задремал наконец, то вскоре почувствовал, что кто-то его за плечо трогает. Сон вмиг исчез, и сразу же набросилась на Кузьмича прежняя душевная и телесная боль. Он лежал, не открывая глаз и надеясь, что прикосновение это ему померещилось и он сможет вновь вернуться в облегчающий мрак забытья.

— Держи-ка, — раздался над ним тихий голос. — Возьми, говорю.

Не то чтобы с раздражением, а со злобой Кузьмич повернул голову и увидел склонившееся над ним доброе круглое лицо Дарьи. Оно показалось ему странно большим, заслонившим собой все окружающее. Ничего, кроме этого лица, этих темных, мягких глаз, он как-то не видел, а в следующие мгновение почувствовал, что и не хочет видеть.

— Бери, Иван Кузьмич! — Дарья протянула ему градусник.

Он молча взял его, не отрывая от Дарьи взгляда.

— Плоховато? — спросила она.

— Нормально…

Едва выговорив это, он понял, что сказал правду. С удивительной неестественной прямо-таки быстротой что-то изменилось, перестроилось в нем. И в груди стало просторней и теплее, и боль в руке была совсем уже не та.

Кузьмич внимательно проследил, как Дарья раздала градусники остальным больным и вышла из палаты. Он подумал, что она скоро вернется собирать их, и ждал ее, глядя на дверь. За градусниками, однако, пришла молоденькая медсестра, и Кузьмич ощутил разочарование.

Примерно через полчаса Дарья вновь появилась с ведром и шваброй в руках. Вид у нее был такой бодрый и оживленный, словно ей предстояло очень приятное дело.

— Всем ходячим — в коридор! — сказала она. — Пол протирать буду.

Ходячими были все больные, но никто из них не встал.

— Лентяи, — сказала Дарья, неторопливо расправляя защемленную шваброй тряпку.

Кузьмич остался потому, что ему хотелось видеть Дарью. То ощущение тепла и покоя, которое он испытал недавно, возникло вновь, и было жалко терять его. Ему подумалось даже, что и остальные больные в палате не тронулись с места по той же самой причине — уж очень внимательно они наблюдали за тем, как Дарья работает.

А работала она легко, ладно, весело. Швабра так и ходила в ее полных, смуглых руках. Можно было подумать, что она под музыку, слышную только одной ей, палату убирает. Закончив, Дарья выпрямилась, глубоко перевела дыхание и сказала с улыбкой:

— Вот так вот, лентяйчики мои. Учтите, завтра силой буду из палаты выставлять, чтоб не залеживались.

— А хватит? — спросил рыхлый, лысый мужик с забинтованной шеей.