Юрий Убогий - Что было, что будет

— Силой этого не исправишь.

— Лаской, что ль? Пойди, поласкай, он тебе руку откусит. Нет, не то ты говоришь, это все идеализм называется, понял?

— Может быть, — легко согласился Афанасий.

— Ты что же, и охоту, и ловлю рыбную потому не признаешь? Что всякая тварь, мол, святая?

— Верно.

— А мясо-то ешь, а рыбу-то употребляешь?

— Бывает.

— Ну, вот! — по-детски обрадовался Кузьмич. — Опять у тебя не сходится. Убивать живую тварь ты не желаешь, а есть — извольте. Другие, стало быть, пусть на себя грех берут? Чужими руками жар загребать хочешь!

— Ты вот что, ты не дави на меня, пожалуйста. — Афанасий поерзал на своем пенечке. — Что ты, как следователь, пристал.

— Так я ж хочу полную картину выяснить! Смотрю, живет человек не как все, наособицу. А вдруг правильно живет? Но нет, не похоже, раскосяк у тебя везде получается. Ладно, извиняй, не обижайся… Ягода-то пошла, не замечал? Ты ж в лесу пропадаешь.

— Кое-где на припеке поспевает, но мало ее этот год.

Навещать приятеля Кузьмича заставляло одно, вновь и вновь повторяющееся обстоятельство. Его бодрая, деятельная, в целодневных заботах и хлопотах жизнь вдруг начинала давать сбой, приедаться. В этом состоянии Кузьмичу мучительно хотелось некую окончательную, итоговую мысль о жизни найти. Зачем она, зачем сам он в ней? Временами ему казалось, что он вот-вот схватит эту мысль и все просветлеет у него в душе, уляжется в умиротворении и покое. Он напрягался снова и снова, но мысль ускользала, оставляя лишь какое-то смутное предчувствие и надежду когда-нибудь все же ее поймать. Чаще всего думалось в подобные минуты о сыне, о внуке, вообще о молодых, которые на смену ему и таким, как, он, приходят, уже пришли. Где-то здесь, он чувствовал, должен быть ответ, но потом его охватывало сомнение. Ну, хорошо, сын, внук, смена… Ну и у них будет то же самое, что и у него, и вопрос просто отодвинется и не решится. Да еще что за смена, нужно смотреть. Вон, сын Мишка — какое там на него упование может быть? Сурок сурком, унылый, безрадостный. Разве внук только что-нибудь в дальнейшем окажет…

Подобные заминки в обыденном течении жизни после того, как Кузьмич вновь женился, стали у него реже, слабее гораздо, но все-таки случались. Особенно когда понервничать приходилось, как сегодня. Тогда-то он и заглядывал к Афанасию, мудрецу запечному.

У Афанасия же все происходило из раза в раз почти одинаково. Поначалу Кузьмичу было приятно вновь увидеть и одинокое его, скудельное жилище, и запущенный участок, и березку с елями. Приятно было и на самого хозяина посмотреть — спокойного, невозмутимого, благостного, послушать его тихий, мерный голос. Так это все казалось непохожим на ту горячую, едкую, азартную жизнь, из которой приходил сюда Кузьмич. Он и сам тут успокаивался, расслаблялся, начинал и чувствовать и думать — вот оно, то самое, нужное, благодать и душевная прохлада. Проходило, однако, полчаса, час, и Кузьмичу постепенно становилось неловко, а потом и просто скучно. И немного совестно, словно он уклонился от чего-то, хотя и трудного, но необходимого, в затишек сбежал. Да и сам хозяин не производил на него уже того, первого, впечатления. Раздражение к нему начинало проскальзывать, глухая неприязнь. Думалось: ишь ты, забился в угол — и никаких проблем. Книжки, да грибы-ягоды, да разговоры под березкой… В такие минуты Кузьмич вставал и начинал прощаться.

Сделал он это и сейчас. Притворно покряхтывая, поднялся с земли и пробормотал:

— Хорошо у тебя, но хорошенького понемножку, как говорится.

— Почему понемножку? — улыбаясь, спросил Афанасий. — Побольше надо, я считаю.

— Нет, шалишь, брат. Это мы тогда забалуемся, мышей не будем ловить.

Афанасий тоже встал со своего чурбачка, сунул книгу под мышку и пошел вслед за Кузьмичом к дому.

— Урожай у тебя огромадный обещает быть, — сказал Кузьмич, поглядывая вокруг. — На все культуры. В пригоршнях унесешь.

— А мне много не надо.

— Тебе-то, может, и не надо, да земля пропадает зря. Я бы у тебя пол-участка обрезал, ей-богу. Не можешь сам совладать — другому отдай, он пользу получит.

— Что ж, — легко согласился Афанасий, — пусть кто-нибудь и возьмет, если такой закон есть. Я за этим не гонюсь.

Подошли к дому, постояли, переговариваясь, и Кузьмич совсем уже собрался прощаться, когда, бросив случайный взгляд, заметил, что задняя стена сеней так далеко подалась в сторону, что даже трещины по углам образовались. Ладонь всунуть можно.

— Стенка-то падает у тебя, — сказал он Афанасию.