Юрий Убогий - Что было, что будет

Несмотря на резкий, до головокружения, поворот в жизни, отношение Кузьмича к хозяйству оставалось неизменным. Все с таким же усилием он его растил и улучшал. Только подталкивало теперь не горе, как когда-то, а радость. В работе, азартной и напряженной, он выражал свое чувство к Дарье. Для нее, в общем-то, старался. Ну и для остальных домашних, само собой — для сына, для внука.

Подойдя к дому, Кузьмич увидел, что сын стоит, склонившись над умывальником, трет ладонями лицо, отдувается, фыркает. Шея у него была красная, толстая, волосатый голый живот тяжело свисал вниз. Ну и сурок, подумал Кузьмич. Лег вчера в одиннадцать, встал сегодня в восемь и пошевеливается не спеша, посапывает. И работа у него не бей лежачего. Электрик дежурный на кирпичном заводе. Дело это известное — с проводкой или электромотором приходится повозиться изредка, а в основном лясы точи, если есть с кем, да подремывай.

Он подошел к сыну вплотную и вдруг крикнул:

— Подъем!

Тот вздрогнул, обернулся, испуганно моргая заляпанными мылом глазами.

— Ты чего? — пробормотал он. — Чего орешь как в казарме?

— Да я ж вижу, что не проснулся ты как следует. Вода, и то, понимаешь, не берет. Решил побудку тебе по-армейски дать.

— У нас тут не армия.

— А жаль. Там-то ты не дрыхнул бы до восьми часов. Глянь, солнце уже где стоит.

— Я за ним не гонюсь, — буркнул сын, вновь склоняясь к умывальнику.

— Ты водомоину на огороде видел?

— Ну.

— Закопать ее надо. Я начал, давай продолжай. Ты со второй сегодня? Вот и займись после завтрака.

— Ладно…

— А чего уныло так? Бодрей надо, елки зеленые! Слушай, говорят, курсы шоферские при ДОСААФе открывают.

— Мне-то что.

— Подумай. Дело живое и, между прочим, денежное. Не надоело тебе за сотню в месяц провода сторожить?

— С меня хватает.

— Как сказать. Хватает, пока дома, со мной живешь. Сотня для такого мужика здоровенного — это ж стыд.

— Я на деньги не завидую. — Сын, не глядя, прошел мимо Кузьмича и скрылся в доме.

И в кого он такой ленивый, подумал Кузьмич. Анна работящей бабой была, про него самого и говорить нечего. Больше всего Кузьмича возмущало вялое, унылое отношение сына к жизни. Живет как спросонья, глаз как следует не разлепив. Ни азарта, ни радости. Да и ни горя, пожалуй. Вечно он один и тот же, посмотришь, во рту кисло делается. И к бутылке в последнее время стал все чаще прикладываться, как бы из него что-то вроде соседа Хоря в конце концов не получилось. Надо с невесткой об этом поговорить, да и взять его в оборот как следует.

Во двор вприпрыжку вбежал внук Петька. Он был тощий, голенастый, белоголовый, и, мелькая в пятнах света и тени, покрывавших двор, показался Кузьмичу нереально легким, зыбким, словно бы сотканным из этого света и из этой тени. Кузьмич заулыбался, увидев его, и испытал к нему любовное, имевшее не просто родственный, но и товарищеский какой-то характер чувство. Ему было приятно сознавать, что внук, так же, как и он сам, радуется утру, солнцу, предвкушает долгий-долгий летний день. Вообще, в последние годы Кузьмич замечал, что между ним и внуком много общего, и главное, пожалуй, вот эта нутряная, полуосознанная радость тому, что живешь, дышишь, на белый свет смотришь…

— Петро! — крикнул он внуку. — Умываться буду, а ну, быстро давай!

Кузьмич не любил, особенно после потной работы, пользоваться умывальником, ловить в ладони тощенькую водяную струйку. Вот если тебе поливают из кружки — другое совсем дело.

Когда Петька подошел к нему с ведром, кружкой и полотенцем, висевшим на плече, Кузьмич весело подмигнул ему:

— Каково безобразничаешь, внучок?

— Нормально, деда!

Оба расхохотались. Этими двумя фразами они почти каждое утро обменивались — и не приедалось, не наскучивало.

— А ну, не жалей! — Кузьмич подставил пригоршни и принял в них первую щедрую порцию воды.

Он долго и тщательно вспенивал в грубых, мозолистых ладонях мыло, растирал им лицо, шею, грудь, а потом плескался, крякал, стонал, отфыркивался, просил «поддать» еще и еще кружечку. Особенно хорошо было, склонившись, почти доставая пальцами землю, ощутить, как вода окатывает спину. Казалось, что какой-то огромный, ледяной, но и нежный язык проскальзывает по ней.

Выпрямившись, Кузьмич подмигнул внуку, и тот улыбнулся в ответ, как бы понимая и одобряя удовольствие, полученное дедом.

— Чего делать-то нынче? — с наигранной грубоватостью спросил Петька.

— Воды в бочку наносишь и вишню, владимирку, польешь. Ведер десять, не меньше. Чахнет она, видал, какие листья жухлые. Морозом, наверно, зимой прихватило. Ведра носить не полные, как показывал.