Филип Жисе - Океан. Белые крылья надежды

Леопольдо вспомнил горы на горизонте. Каждый раз, когда он выходил из хижины, садился под акацией и рассматривал равнину, обязательно цеплялся взглядом за их далекие, подернутые бьющимся в припадке воздухом вершины. Если и уходить, то по направлению к горам, благо и расстояние казалось не таким уж и далеким. Возможно, день перехода. По крайней мере, так казалось Леопольдо, когда он вытаскивал воспоминания из памяти, лежа на циновке в полутьме хижины.

Леопольдо подумал о Сане, младшей дочери Рахима. Если он уйдет, Рахим не получит часть выкупа за него, и девочка умрет. Леопольдо был человеком, поэтому был способен испытывать человеческие чувства, например, жалость к девочке. Но… Но Леопольдо был человеком, и, как и для любого другого человека, своя рубашка для него была ближе к телу. Ему было жалко девочку, но еще больше ему было жалко самого себя – еще одной встречи с Ахмедом он может просто-напросто не пережить.

Леопольдо решил перед побегом день-другой отлежаться и восстановить силы. К тому же стоило подумать о том, чтобы взять с собой в дорогу хотя бы небольшой запас жидкости. Если ему удастся раздобыть молока верблюдицы, немного, чтобы хватило на день перехода, тогда ему, и правда, бояться нечего. В горах Леопольдо надеялся обнаружить реку. Где же ей быть, как не в горах. Когда-то он где-то вычитал, что многие реки берут начало именно в горах. Если даже он не найдет там никакой реки или хотя бы ручейка, то, конечно же, встретит одно из племен кочевников, и они подскажут ему, как добраться до моря. К тому же Леопольдо вспомнил, что селение, где его снимали на камеру, также находилось недалеко от гор. И именно там было море. Возможно, это те самые горы. Он должен хотя бы попытаться. В любом случае лучше умереть на пути к свободе, чем с ошейником на шее, пусть даже этот ошейник и невидим.

Следующие несколько дней Леопольдо большей частью провел в хижине. Если и выходил, только в туалет. А вообще старался двигаться как можно меньше, чтобы не тратить впустую энергию. Она ему еще пригодится.

Во дворе нашел пустую консервную банку, куда сливал часть верблюжьего молока, которое ему приносили. Благо, сейчас молока ему давали даже больше, чтобы он быстрее поправился. Он же часть выпивал, часть сливал в консервную банку, думая о предстоящем походе. Так же поступал и с козьим сыром: то, что не съедал, прятал в мешочек, который сделал из рукава рубашки, правда, для этого пришлось оторвать его половину, а часть с пуговицей перевязать кусочком тряпки, оторванным от той же рубашки. Но что поделаешь, в этом засушливом аду от нее пользы никакой, разве что использовать как головной убор, что Леопольдо с успехом и делал.

Помимо молока и сыра ему начали давать и какую-то похлебку на кислом молоке с просом и кусочками какой-то травы. Большую часть молока сливал, остальное съедал.

К концу третьего дня консервная банка была заполнена больше чем на половину, да и отложенного сыра хватало. К сожалению для Леопольдо, он начал покрываться плесенью, да и запах изменился, но Леопольдо это не испугало – голодный от голода и камни будет есть, а сыр с плесенью для него райская благодать.

Леопольдо решился бежать этой же ночью; днем у него был враг, которого стоило избегать во что бы то ни стало – солнце. За ночь он надеялся если и не дойти до гор, то преодолеть как минимум половину пути к ним. Днем он продолжит движение, чтобы уже к вечеру достигнуть подножий.

Когда солнце скрылось за горизонтом, и на небо высыпали звезды, а Рахим со своим семейством отправился спать, Леопольдо собрал немногочисленные пожитки и вышел из хижины. Ночь была теплой, ясной и безветренной. Леопольдо отчетливо видел каждую звездочку на небе, серые пятна на лунном лике, яркие вспышки одиноких метеоритов. Леопольдо посмотрел в сторону гор, но не увидел их. На миг испугался – не привиделись ли они ему? – но быстро догадался, что причину их исчезновения надо искать не у него в голове, а в ночной тьме, окутавшей мир густым покрывалом.

Не желая медлить и терять столь дорогое ночное время, Леопольдо, стараясь не производить лишнего шума, направился к воротам. Подошва кроссовок, которые он решился надеть, дабы не нести в руках, едва касалась теплого песка. В лунном свете со стороны могло показаться, что Леопольдо не идет по земле, а плывет над ней. Такими осторожными были его шаги.

На краткое время Леопольдо замер в проеме ворот, оглядывая спящий двор, богато сдобренный небесным серебром – загон с верблюдами и козами, хижины, точно тени застывшие, и та, единственная с дверцей. Неумолимый укол совести настиг Леопольдо в тот самый миг, когда он собирался продолжить путь в темноту. Но лишь отвернулся, вздохнул и шагнул в неизвестность, надеясь, что движется в правильном направлении.