Филип Жисе - Океан. Белые крылья надежды

Леопольдо замер в растерянности, сглотнул сухой комок, подкативший к горлу, уперся взглядом в спину капитана. Тот не слышал слова Ахмеда, предвкушая скорое возвращение домой, продолжал движение, пока его не остановил взволнованный окрик Леопольдо.

– Капитан!

Тот обернулся. Во взгляде читалось нетерпение, но на усталом лице продолжала играть довольная улыбка.

– Давай, Лео. Поспеши. За нас прислали выкуп. Нечего терять время попусту. Я уже по горло сыт этой чертовой жарой и самой Африкой.

– Нет, капитан, – Леопольдо облизал губы. – Похоже, выкуп прислали только за вас.

Улыбка вмиг слетела с лица капитана.

– Как так? – капитан перевел взгляд на Ахмеда, ожидая разъяснений, но тот указал на машину и сказал:

– Go to the car. We haven't any time [43] Иди к машине. У нас нет времени (англ.) .

– Leo? What about him? [44] Лео? Что насчет его? (англ.)

– I said, we haven't any time! – рявкнул Ахмед, снял автомат с плеча и направил дуло на капитана. – Go to the car! [45] Я сказал, у нас нет времени… Иди к машине (англ.) – Ахмед повернул голову к одному из боевиков и крикнул:

– Daud!

Вмешался Рахим, приблизился к брату и завязался спор, который угас так же быстро, как и возник. Ахмед, не забывая показывать на сверток в руке Рахима и на хижину с дверью, спор, судя по всему, выиграл, так как Рахим отступил и больше не вмешивался.

Боевик, которого звали Даудом, ткнул дулом автомата капитану в грудь, побуждая идти, но капитан все смотрел на Леопольдо, и во взгляде его Леопольдо видел каплю растерянности и океан вины.

– Я постараюсь вытащить тебя отсюда, Лео, – поспешил сказать капитан, только сказал это так неуверенно, что и сам, наверное, не поверил своим словам. Леопольдо хотел верить и не мог. Слишком незначительной фигурой виделся ему капитан в той игре, что вели судовладелец и правительство Италии с одной стороны и пираты – с другой.

Леопольдо смотрел, как капитан, сопровождаемый Даудом, идет к машине, исчезает внутри. Смотрел, как к нему присоединяются Ахмед со вторым боевиком, как машина трогается с места и, поднимая кучу пыли, уносится прочь.

Машина исчезла вдали, но Леопольдо продолжал искать ее взглядом, словно она была чем-то большим, чем грудой металлолома, ниточка, связывающая его с другим миром, надеждой, которая все никак не желала покидать его сердце. До этого момента. Феникс сгорел в огне, но забыл возродиться из пепла. Леопольдо чувствовал, как в груди все больше ширится холод одиночества. Тоска охватила его сознание, боль кольнула сердце. Казалось, жар воздуха проник в тело и высушил его изнутри, оставил гнетущую пустоту. Вместе с одиночеством Леопольдо посетило безразличие, а еще чувство, нечто сродни тому, что ощущал он тогда, когда узнал о потере Ангелики, то, что пришло уже потом, после слез, отчаяния, неверия. Пустошь, выжженная лучами внутреннего солнца непринятия.

Леопольдо скрылся в хижине. Он снова один. К этому стоило давно привыкнуть.

Уже много позже жена Рахима, не услышав ответной реакции на ее зов, вошла в хижину с вечерней снедью – миской кислого козьего сыра и чашки прокисшего верблюжьего молока, и застала Леопольдо спящим. Оставила принесенное на полу рядом с его циновкой, сама, стараясь не издавать лишнего шума, покинула хижину.

15 октября 2012 года – последняя дата, о которой они знали наверняка. Именно в этот день часы Винченцо приказали долго жить. Кроя матами хваленое качество швейцарских часов, Винченцо разбил свой "ролекс", которым так любил прихвастнуть еще в Милане, о ближайшее дерево, а потом еще долго втаптывал ногами остатки часов в землю. Похоже, с повышенной влажностью воздуха на острове не смог справиться даже "ролекс". Теперь у них не было часов. Время утратило над ними какую-либо власть. Они словно оказались вне времени, в мире, где существует жизнь, но нет того неумолимого хода времени, давящего ощущения его утраты, столь привычного в цивилизованном мире. Они перестали быть рабами времени, учились жить без оглядки на столь жестокого хозяина современного человека. Поначалу было трудно. Растерянность и отчаяние, связанные с неумением жить без оглядки на время, были такими же частыми их гостями, как и тропический ливень. Привычка знать время, дату оказалась не менее сильной, чем привычка наполнять пустующие сосуды свежей водой во время ливня. Но выбирать не приходилось. Поломка последних часов обрекла их на жизнь без времени. Первое время они даже пытались записывать на земле день и число, чтобы знать хотя бы дату. Но после первого ливня пришлось отказаться от ведения записей на земле. Алессандро предложил делать зарубки на дереве. Кому-то идея понравилась, кому-то нет. Тем не менее, никто не горел большим желанием каждый день делать зарубки. Пришлось Алессандро самому этим заняться, чему он и уделял внимание каждый день перед заходом солнца, тем самым отправляя новой зарубкой очередной день в прошлое.