Юрий Поляков - Треугольная жизнь

А следом за входящим в деревню стадом на гнедой лошади ехал пастух в брезентовом плаще с капюшоном, он держал на плече рукоять длинного кнута, волочившегося по земле и заканчивавшегося метелочкой, сплетенной из черного конского волоса, благодаря чему бич, взвившись, издавал громкий, точно выстрел, хлопок, дисциплинировавший коров. Однажды Витька нашел в пыли потерянную пастухом метелочку, и они смастерили кнут, только, конечно, покороче настоящего. Кнутовище сделали из обломившегося черенка лопаты, а сам кнут из витого канатика, которым привязывали лодку к ветле. Потом сбежали за ельник, на сине-желтый от иван-да-марьи луг, осваивать технику оглушительного пастушеского хлопка.

Дело-то непростое: надо сначала отмахнуть кнут за спину, потом вытянуть вперед, а затем резко дернуть назад — и тогда он издаст вожделенный оглушительный щелк. Теоретически, разумеется, все понятно, но добиться полноценного хлопка на практике оказалось трудно. Витьке-то, привычному к сельской работе, ничего, а Мишка за несколько часов тренировки натер на ладонях жуткие кровавые волдыри, которые скрыл от деда бинтами, наврав, будто сильно обстрекался крапивой. Через два дня, когда волдыри загноились, Благушин, ругаясь, потащил внука в медпункт. Фельдшер, молодой мужчина (наверное, выпускник, попавший в село по распределению) размотал грязный бинт и с внимательной насмешливостью, с какой доктора относятся к чужим недугам, рассмотрел трудовые увечья юного пациента:

— Веслился, что ли?

— Ага, — кивнул Ишка.

Сознаться в том, что он натер такие кошмарные мозоли, по-дурацки хлопая кнутом, ему было совестно.

— Почему сразу не обратился?

— Я думал, пройдет…

— Не прошло. В Кимры тебя надо везти — на ампутацию! — строго сказал фельдшер, незаметно перемигнувшись с дедом.

— Не на-адо! — заревел несчастный кнутобоец.

— Не надо? А разве можно с такими грязными руками ходить? Дизентерии захотел? Или столбняка? Ладно, пока обойдемся мазью Вишневского, но в следующий раз, если руки мыть не научишься, ампутирую! Понял?

— Понял! — благодарно всхлипнул Ишка.

Михаил Дмитриевич ощутил, как в глазах набухают теплые чистые слезы, а сердце наполняется предчувствием нежной жизненной справедливости, превращающей самую никчемную судьбу в часть чего-то огромного, единого и осмысленного. Но это доброе предчувствие, коснувшись той непоправимой вины, что поселилась теперь в свирельниковской душе, брезгливо сжалось, похолодело и сгинуло без следа.

Директор «Сантехуюта» справился с собой, потер ладонями лицо и пошел вдоль улицы. Старых домов, сложенных из почерневших бревен, с резными наличниками и причелинами, на улице оставалось всего три. Все они осели, покосились, скособочились, пораженные не внешней, а внутренней ветхостью, — так недуги скрючивают к старости прежде сильного и ладного человека. Когда-то избы были покрыты дранкой, а потом черным толем, который изветшал, порвался, и в прорехах теперь снова виднелась изветренная, темно-серебристая от старости деревянная чешуя.

Остальные дома появились уже после того, как Свирельников приезжал в Ельдугино в последний раз. Попалось сооружение под шифером, затеянное еще в ту пору, когда при советской власти площадь застройки строго контролировали, поэтому, обманув запрет, домик слепили трехэтажным, похожим на пожарную каланчу. А рядом сработали другой, побольше, обшитый неровной, плохо выструганной вагонкой, какую начали после 86-го гнать кооперативы. Крышу выстлали тускло сияющим на солнце рифленым дюралем — это уже конверсия подоспела…

Встретились Михаилу Дмитриевичу и настоящие особняки, выстроенные из хорошего кирпича или обшитые новеньким белым сайдингом, покрытые добротной металлочерепицей. Правда, кровля кое-где вспухла и отслоилась, видимо из-за бестолковости молдаван или западенцев, не приученных читать строительные инструкции, а может, из-за наших зим, на которые эта импорть не рассчитана. Перед одним особнячком с колоннами обнаружилась даже аляповатая парковая фигура — кажется, Афродита Милосская, но зачем-то с руками. Возле другого дома — стильного бунгало с затемненными большими окнами — высилась настоящая альпийская горка: камни, поросшие какими-то очень дорогими разноцветными лишаями…

Рядом с домами стояли автомобили, и чем роскошней постройка, тем дороже была машина. Это почему-то напомнило Свирельникову людей, выгуливающих собак: чем лучше одет хозяин, тем породистее его четвероногий друг. Правда, у одной покосившейся избы с полуискрошившейся кирпичной трубой был припаркован джип «чероки».