Томас Кенэлли - Дочери Марса

Следующий раненый вел себя куда спокойнее. Пулевое ранение в половые органы, задета внутренняя поверхность бедра. Он ничего не имел против хлороформа и мужественно досчитал до десяти, что являлось пределом. Пуля прошла навылет, но в результате образовались фрагменты костной ткани. Этот парень, по словам Феллоуза, удостоился той самой разрывной пули со спиленным наконечником, о которых уже ходили легенды, они считались варварским оружием. Судя по возрасту, он явно не успел произвести на свет детей. Феллоуз с головой ушел в работу и воздерживался от каких бы то ни было комментариев по поводу перспектив деторождения у раненого.

Судя по слухам, ампутаций в условиях плавучих госпиталей не проводили. Зато иногда их проводили на берегу с последующей допотопной перевязкой, поскольку все были убеждены, что контакт раны с зачумленным воздухом неизбежно приведет к летальному исходу. К ампутации на борту «Архимеда» прибегали лишь в тех случаях, когда налицо были такие факторы, как опасно высокая температура, омертвение ткани, сильное нагноение. В результате каким-то решительно настроенным хирургом была проведена ампутация нижней конечности ниже колена, а повязка наложена без дренажа. Теперь, когда бинты срезали, вонь от раны перешибала даже хлороформ. Предстояла еще одна ампутация — на сей раз куда серьезнее и выше колена. Наложив на бедро широкий жгут, Феллоуз ланцетом решительно взрезал фасцию — vastus lateralis, далее подколенное сухожилие и четырехглавую мышцу — сухожилие и разрезанная мышца рефлекторно сократились. Фрейд пережала артерии и вены, Феллоуз перевязал их и искусно завязал узелки. Потом в ход пошла пила — Феллоуз продемонстрировал искусство опытного и благородного мясника, в то время как Фрейд придерживала четырехглавую мышцу так, чтобы хирург случайно не задел ее пилой. Остался внушительный лоскут кожи. Рану промыли и перевязали около вставленной резиновой трубки. Затем перевязка. Устойчивый мощный пульс сохранялся во время перепиливания кости, перевязки артерий и судорожного сокращения мышц. Вот так хирург! Даже нельзя сравнить с доктором Мэддоксом, неисправимо неуклюжим и неповоротливым.

Турецкие батареи обменивались металлом с орудиями военных кораблей, «Архимед» потряхивало, причем основательно. И Феллоуз вынужден был всякий раз, пока очередной снаряд был на подлете, дожидаться, пока улягутся волны после очередного разрыва и «Архимед» перестанет ходить ходуном, и только после этого продолжать работу.

Казавшееся бесконечным действо в операционной завершилось. Оно заняло весь день, вечер и почти всю ночь. Персоналу был дарован трехчасовой сон. Потом за едой — если у кого-то все же были силы сесть за стол, — царило глухое молчание. Жестами просили передать соль. К ворчестерскому соусу так никто и не притронулся. Так, вероятно, проходили трапезы в монашеском ордене, сестры которого взяли на себя обет молчания.

Они проспали до самого полудня, пока стюард, служивший на борту «Архимеда» еще с довоенных пор, когда судно перевозило пассажиров — обычных людей в мирные города, — не постучал в дверь каюты и не сообщил об оставленном для них на подносе чае. С берега донесся звук горна. Баржи на подходе. И тральщики.

Когда поднимали якорь, на борту «Архимеда» насчитывалось около 800 раненых — целый батальон солдат, искалеченных металлом, разместили в более удобных условиях на новых подвесных койках. В связи с участившимися случаями брюшного тифа и дизентерии на судне принимали срочные меры по созданию инфекционных отделений. На сей раз с задачей справились быстро — часа за четыре или чуть больше. Свободные от дежурства сестры в ужасе проснулись от лязга якорной цепи и толчков. С корабля были видны иссушенные солнцем горы — гавань Мудрое на острове Лемнос — мифы об этом островке им уже однажды рассказывал Кирнан, но Салли об этом забыла. Долины, где женщины предавали смерти мужчин, и горнила богов — все это воспринималось теперь и каким-то блеклым, покоренным, неопасным. И все потому, что военные палатки заполнили всю долину между двух высоких гор и портом. Но и госпитальные палатки не оставались в стороне от процесса колонизации. Протянулись первые дорожки между палатками, их выложили на красноземе аккуратными белыми камешками. Оливковые и апельсиновые рощи зеленели дальше, в глубь материка — на склонах холмов. Зелеными были и прибрежные луга. Холмы казались вечными, они были естественной и неотъемлемой частью пейзажа, в то время как лагерь казался гигантским чужеродным сооружением. Поступило распоряжение доставлять самых тяжелых раненых сюда. Египет же отдали на откуп ходячим с неинфицированными ранами. Лемнос — всем остальным.