А Лиза стоит и не знает, как быть. Впустить невозможно прогнать. Обидеть нельзя пригреть. Как раз на днях играли в эту игру с Викешкой. Суть он понял не сразу, но уж когда разошелся: убить невозможно женить! купить ребенку нельзя страдать!
Ну конечно, нельзя – позволить ей видеть мамины вещи, мамин дом… и Марусю, беззащитную, спящую. Но Элин голос, тот же мед с молоком, уже обволакивал: твой младший брат, наш с Гришей сын… И хотя звучало это чудовищно, Лиза пятилась, молоко и мед сочились в квартиру. И вот уже синий взгляд перечеркивал снимки, расставленные на пианино, – захотелось немедленно, будто ребенка, сгрести их в охапку – там ведь и были ребенки… А потом они с Элей вместе звонили отцу на второй, билайновский номер – «Билайн» доставал до дачи. И Эля отчаянно долго бороздила в своих старушечьих мокасинах ковер их гостиной, длинная темная юбка в мелкий цветочек не всегда могла угадать траекторию, вдруг открывая венозные икры, светленькая косыночка дважды соскальзывала с потных, веснушчатых, мраморно отливающих плеч – вся полустранница, полумонашка, если бы не игривый вырез, но он-то по случаю, он-то для Гриши… Говорила ему, клокоча своим приторным и тягучим меццо-сопрано, что видела сон, обзвонила друзей, что ставила свечку, что заказала молебен за здравие, а что делать дальше, не знает… И все время накручивала на палец жалко-тонкие, выбившиеся из прически кудряшки, заверченные вот только что, утром, но уже разошедшиеся от жары.
Папа сказал, что выезжает немедленно. А Лизу попросил – что было, конечно же, чересчур – придумать, чем Элю до его возвращения занять. Однако придумывать не пришлось. Эля сказала, что за знакомство положено выпить, и достала из сумки бутылку вина, закуску Лиза устроила из того немногого, что нашлось. Вермишель пересыпала тертым сыром, разложила по блюдцам шпроты, кукурузу, оливки. Маленький стол накрыла на лоджии – получилось, что будто уже и не в доме. И от этого, и от первых глотков рислинга, кислого и безрадостного, и еще от захлебывающегося Элиного говорения, глуповатого и певучего, – говорения просто тетки со Среднерусской равнины – ощущение нереальности происходящего отключило земные рефлексы, самосохранения в том числе. И еще потому, что сразу за мамиными настурциями и многоцветной вербеной дымилось большое облако в оплывах и затейливых завитках. Если бы только Эля не повторяла каждые десять минут «мы же, Лизочка, считай что родня» или хотя бы звала ее Катечкой, Светочкой, Олечкой, что бы ей было, сидя почти на облаке, эту милую, бедную среднерусскую женщину не пожалеть? Впрочем, особенно засидеться на облаке Эля не позволяла. Наша страна, говорила она, ни одной войны не начинала, никогда ни на кого не нападала, всем только всю жизнь помогала, и такая несправедливость в ответ по отношению к русскому человеку, согласна? Или вдруг говорила: когда я Гришеньку увидела в первый раз, я из ведомости отметки переносила, а деканша у нас очень строгая была, ее стол вот так вот стоял, а мой – напротив, я глаза поднять от списков страшилась, и вдруг, не поверишь, как вспышкой всю комнату осветило – это входит Гришенька в деканат, я прям прищурилась и смотрю на него, смотрю, и никто мне не страшен, потому что мне в этот момент все наше будущее открылось, что по жизни буду с этим удивительным человеком рядом!
И ведь не лукавила, не врала – выпить еще по бокалу да и расцеловаться. Жуть была в этом. Несколько раз Лиза ходила смотреть, не проснулась ли детка. По пути сворачивала на кухню, прикладывала ко лбу лед. Возвращалась, а Эля уже держала в руке фужер: за материнскую солидарность, за здоровье и счастье наших детей! за это, Лизочка, грех не выпить… Или вынимала из сумки, которую по своей канцелярской привычке притащила на лоджию и поставила возле ног, картонную папку с завязочками и совала Лизе какую-то ксеру: будет минутка, помолись за брата! от батюшки нашего, отца Бориса, матушка своею рукою переписала, бери-бери, не стесняйся, я на работе много размножила…
– Я не стесняюсь, – сказала Лиза, пробежала по мелким кругленьким буквам. – Но ведь это безумие: «спаси, сохрани и помилуй страну Новороссию» – такой страны нет. «Прости и помилуй защитников наших воинов-ополченцев» – я не знаю, кто эти люди и зачем они там!
– Эти люди – шахтеры, металлурги, крестьяне, это их земля, их русскоязычная родина, а их убивают за то, что они не хотят под фашистами жить. Поняла?
– Нет.
Эля добродушно кивнула, разлила по бокалам остатки вина:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу