Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

– Она живет в новогодней елке, – неожиданно сказал сын. – Не надо выключать лампочки на ночь. Тогда ей хорошо.

– Она звала тебя куда-нибудь? – спрашивала Лана. – Приглашала?

– Нет.

– Что ей надо от вас? Она хочет дружить с вами? Хочет украсть? Она может причинить вред?

– Нет, мама. Не может.

Гришка в своих ответах был непреклонен, как и сестра. Стоило дойти до чего-то существенного, как у обоих сразу включался блок, который невозможно было преодолеть. Я подшучивал над происходящим. Куда может позвать новогодняя елка? Только в лес. Зачем нас звать в лес, когда мы и так проводим там большую часть своего времени? Лана моего настроения не разделяла.

На Рождество ходили в церковь в Кобыльнике. Православного народа там было много. Половина православных, половина католиков. Судя по размерам кладбищ. Протиснуться в храм было трудно, а если зайдешь, то уж не выйдешь. Дети пробрались первыми, устроились у подоконника, где красовался вертеп, принялись играть фигурками из папье-маше. Хор девочек у алтаря исполнял слегка милитаризированное:

– У меня было такое лет до шести, – сказал позже Костя, слушая наш разговор. – Тоже женщина в белом. Потом все прошло. Не волнуйтесь.

– Молитесь в этой комнате чаще, – подытожила Рогнеда. – Брызгайте святой водой. Конечно, я могу узнать, кто жил в этой квартире до вас, но вряд ли вам это нужно. Лишняя информация направляет нас по ложному следу.

Первая зима прошла нормально. Единственное заметное событие – ссора с нашим соседом Матюшонком. Зима оказалась снежной. В тот вечер Илана в очередной раз застряла во дворе на машине. Позвонила домой, попросила помочь. «Бусик» наш довольно тяжелый, движок же всего полтора литра. Нужно было либо звать народ, либо брать авто на буксир. Я выбежал на улицу в халате, помог жене отвести детей к подъезду. Гриня все что-то расчищал, дубасил по корпусу автомобиля еловой веткой.

– Гриша, мне выбили в детстве зуб такой вот штукой. – Я отобрал у ребенка палку. – Мой первый коренной зуб! – и молча указал на подъезд.

Поднялся, надел брюки и свитер, пока семейство пило из термоса чай и укладывалось в постель. Вышел на улицу, сел за руль и немного погазовал взад-вперед. Когда понял, что сел окончательно, начал сигналить, чтобы привлечь внимание местных жителей.

– Машину можете толкнуть? – докричался я до двух мужчин, вышедших из Наташиного дома: Наташа Волынец продавала нам коровье молоко из родительской деревни.

Парни что-то бормотали, топтались на месте.

– А чего ты тут в такую погоду?

– Толкните. Это нетрудно.

Они принялись старательно мне помогать – толкали, пинали, но были слишком пьяны.

Я вылез из Ланиного «Опеля» и увидел Матюшонка, чокнутого старика, вечно сидящего на лавочке у подъезда. У этого соседа была кладовка в подвале, и он проводил в ней часы досуга. Матюшонок важно позвякивал ключами, когда собирался спуститься вниз, подмигивал прохожим. Он подкармливал там рыжего кота, возился с удочками, выкатывал старые коляски, сломанные велосипеды. Хранил под землей самогон и брагу. Пытался продать мне раков и копченого угря. Он заведовал подземной частью нашего дома.

Увидев его, я воспрял.

– Можно лопату, Андрей Сергеевич? – закричал я. Мне было очень холодно.

Он сначала долго смотрел на меня, потом забормотал:

– Не дам… Мне она самому… Москалям не даю… Оккупантам…

Я попробовал еще раз:

– Простите, если что не так! Лопату-то одолжите, а?

Но он не внял и, когда я подошел достаточно близко, попытался стукнуть меня снегоуборочным орудием по голове. Что-то сдвинулось в его маленькой башке. Старик был пьян, но живописен. Брежневские брови, стальные блестящие зубы. Когда он все-таки сумел заехать лопатой мне по лицу, я схватил Матюшонка за щеки, нагнул и пару раз стукнул лбом о свое колено. Не сдержался. Я знал, что и синяков на его морде не останется.

– Москаль, сука… – шептал Матюшонок, – мы еще поговорим.

– Я выучу твою мову, – ответил я. – Не надо национализма.

Я отобрал у него лопату и начал раскапывать наш «Опель». Сосед пару раз подступал с бранью, но в конце концов смирился и даже сунулся помогать мне толкать машину.

Возможно, необычное случалось и раньше, но я старался этого не замечать. Новые города, люди, все время меняющаяся обстановка. Дискомфорт – обыкновенное дело в процессе привыкания. И потом, необычно само состояние покоя. В этом состоянии почти у каждого неизбежно возникает чувство, что за ним кто-то следит. Белоруссия следила за мной, хотя я еще не совсем понимал зачем.