Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

– Ольга, удивительные вещи вы говорите! Хорошо, что мы сюда переехали. – Она заговорщицки приложила палец к губам. – Мы обязательно на досуге все это обсудим. Пирамида? Потрясающе! Египетская?

– Больше! Намного больше!

Мы уже закрыли дверь, когда Оленька прокричала нам вслед о недопустимости сокращения имен:

– Мы калечим этим всю жизнь. Жизнь наших детей! А ведь и они вправе называться по-взрослому! Мы должны жить как дети! Приходите, я сегодня запекла замечательную курицу! В табаке!

Вечером за окном выли волки. Другого объяснения этим звукам не было. Волки, кто ж еще? Хотя в волчьем вое я не разбирался, представить себе, что это скулит собака, не мог. Не бывает на свете таких собак. Разве что собака Баскервилей. Фонари за окном не горели, ветер крутил и швырял охапки крупного снега. Вой раздавался со стороны стройки, где Сашке при благоприятном стечении обстоятельств должны были дать кооператив. Я позвонил ему, но Сашка рассмеялся в ответ и посоветовал вызвать отряд автоматчиков. Я устыдился своей трусости и, ложась спать, вспомнил, как когда-то давно ел с женою шашлык, в котором она – в шутку, само собой – предположила не что иное, как человечину. «Чье это мясо? Ведь не свинина, не говядина, не баранина… Собака на вкус другая. Значит, это человеческое?» В ответ бывший с нами знакомый, прокурор, задумчиво протянул в телефонную трубку: «В какой деревне, говоришь, делали шашлык? Климовичи? Точно, вчера там пропал без вести председатель. Как он вам на вкус?»

Менты остановили нас перед поворотом на курортный поселок, между санаториями МВД и «Нарочанский берег». Ехали мы из Мяделя, куда заскочили поздравить Воропаевых. В ответ получили елку из лесхоза. Шел второй день нового года, праздники продолжались. Днем вернулись из Минска, где встретили праздник у родителей жены. Они жили на Соколе, около аэропорта. Елку решили оставить на Рождество и Старый новый год. На радость детям. Из-за дерева нас и остановили, потребовали квитанцию о покупке.

– Что везете?

– Детей.

– А в багажнике?

Взяток здесь вроде не берут – что ж им было надо? Мы прикрылись именами высокого начальства, сослались на завершение праздничных торжеств. Елки в это время уже выкидывают. Менты соглашались – не соглашались, шутили – хмурились, но в конце концов отпустили. На душе остался осадок, какой бывает после встречи с пьяным Дедом Морозом.

Первой заплакала Катька. Среди ночи. Это случалось и раньше, но сегодня вышло как-то особенно трагично. Мы с Ланой тревожно переглянулись: ребенок не умолкал. Детское горе, ночь перед Рождеством, вой волков, далекие завывания сирен. Эти слезы пугали, но они же порождали странное чувство уюта. Ребенок, рыдающий где-то на задворках Вселенной. Леса, заваленные снегом. Редкие огни деревень. Дочь плакала по-настоящему. Уютный флер улетучился. Илана прошмыгнула в детскую комнату. Я слышал, как они шепчутся за стеной, но ничего не мог разобрать. Минут через двадцать встал, пришел к детям. Гришка спал, застыв в позе ползущего по-пластунски партизана. Мама сидела с дочерью, пытаясь дознаться о причинах ее слез.

– Ты увидела что-то во сне?

– Нет.

– Наяву?

– Нет.

– Мужчину?

– Нет.

Иного разговора не получалось, рассказать девочка толком ничего не могла. К ней приходила какая-то женщина. Женщина в белом. Как в кино.

– Что ей было надо?

– Ничего.

– Она злая?

– Добрая.

– О чем вы с ней говорили?

– Мне нельзя рассказывать.

– Вы говорили об этом доме?

– Нет. Мне нельзя.

– Что нельзя?

– Я не могу тебе рассказать. Никому не могу…

И Екатерина вновь заходилась в рыданиях. Ужас положения заключался в том, что мы ничем не могли ей помочь. То ли она была связана какой-то страшной клятвой, то ли ничего не помнила. Я поправил икону, висевшую среди детских рисунков, зажег гирлянды на елке. Остаток ночи дочка спала с нами.

К Гришке привидение пришло через пару ночей. Он плакал примерно с такими же отчаянными интонациями, переходившими в истерический кашель. Уверенности, что это вновь белая дама, у нас не было. Катька после первого случая о ней вообще не вспоминала, но мальчик говорил, будто это опять явилась она, та же тетя, что приходила к Кате.

– У нее все руки в родинках, – прорыдал Гриша в паузе между приступами.

Мы переглянулись. Руки в родинках, кольца, золотые коронки – это уже что-то достоверное. Я с тоской представил, что нам придется бороться с полтергейстом. А так хорошо все начиналось.