Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

Матюшонок стоял поодаль, брезгливо плевался. Шаблыка выделялся из небольшой толпы красной жилеткой и большим, почти такого же оттенка красным ведром. Остальные были одеты скромнее, но все-таки наряднее, чем обычно. Женщины накрашены, мужчины наглажены. Сквозь запах свежего алкоголя пробивался стойкий приторный парфюм, видимо, один на всю округу.

Девушка, оказавшаяся в курсе моих недавних похождений, тоже почему-то стояла вместе с нами, хотя была не из нашего дома, а может, и вообще не из поселка. Я подошел к ней и спросил напрямую, откуда она знает про мою историю с машиной. Она приветливо улыбнулась:

– Я была на этой свадьбе.

– Правда? – удивился я. – Где сидели?

– Сидела я далеко. Далеко от вас с девчонками. Но мы часто сталкивались, когда танцевали.

– Это ваши подруги? Я перебрал в тот день

– О, я тоже! – рассмеялась она.

– Я встретил одногруппника. Не виделись двадцать лет. Усугубили напитками. Взяли тачку. Продолжили до утра. Вернулся через пару дней на ферму, забрал машину, – повторил я отработанную для жены легенду.

– Друга я не приметила, – пожала она плечами. – Я вас помню с девушками. Было видно, что они понравились вам обе и вы были просто не в состоянии выбрать… – говорила она предельно простодушно, никакого осуждения.

– И что же я сделал?

– Вы решили брать обеих! Мне показалось, вы уезжали куда-то вместе с ними… Они тоже выбрали вас. И не ошиблись. Мне казалось, я на сеансе какого-то французского фильма. Так элегантно все, непосредственно.

– Что непосредственно?

– Разговоры, поцелуи… Не знаю, как сказать… Просто мне на вас было приятно смотреть. Свободные люди. Не скованные комплексами.

– Свободным можно быть только от евреев, – пошутил я.

– Ни от кого нельзя. Ни от евреев, ни от мертвецов, ни от самого себя…

В рассудительности отказать ей было невозможно. Мы простояли на площадке, мирно болтая, минут тридцать, но мусоровоз так и не пришел. Шаблыка на правах хозяина предложил прогуляться до помойки за школой. Отряд двинулся за его красным жилетом со стадной покорностью. Мужчины курили, женщины разговаривали. Я не заметил, как моя собеседница исчезла.

Мы бродили с Гришкой в районе Малой Сырмежи: пошли по грибы. Лес здесь хороший, чистый. Если долго гулять, придешь в Европейский союз. Гулять было приятно, но грибы еще не подоспели. Лето выдалось сухим. Поэтому мы пробавлялись черникой, не собирали, а просто рвали и ели. Я рассказывал сыну, как в его возрасте влюбился в девочку оттого, что у нее был черный от черемухи рот. Гришка меня не слушал, любовные проблемы были ему незнакомы. Его больше интересовало, что такое черемуха. Я рассказывал по памяти детства. С этими плодами во взрослой жизни давно не встречался.

Вдоль лесной грунтовки рос ягель, серый северный мох. Гришка насобирал его себе в корзину. Я не помнил, почему в Беларуси проявляется полярная растительность. Мы брели в сторону оставленной где-то на обочине машины, всматривались в просветы лесного массива. Гришка первым заметил странную металлическую этажерку, украшенную искусственными цветами. От их обилия сразу было не разобрать, что это широкий осьмиконечный крест в маленькой оградке.

– Папа, могила! – Он ринулся к памятнику, разгреб от старых листьев железный ящик предполагаемого надгробия. – Прочитай!

– Ты не умеешь читать, сыночка?

– Прочитай. Тут прописные буквы.

Оградка и крест были выкрашены голубой, уже облупившейся краской. На кресте намотан старый рушник, на уголке забора – горшок, из которого произрастали нежные розовые цветочки. Здесь же стояли два остова проржавевших керосиновых ламп без стеклянных колпаков. На ящике, сходном скорее с несгораемым сейфом, чем с памятником, была приклеена табличка из нержавейки, на ней неровными буквами, исполненными электрогравером, значилось: «Здесь 25 августа 1999 года трагически оборвалась жизнь Ереминой Татьяны Васильевны».

– Тут кто-то умер, – сказал я сыну. – Трагически.

– Инсульт? – спросил Гриша, и я удивился, что он знает такие слова.

– Инфаркт, – ответил я, догадываясь, что в девяносто девятом году здесь случилось что-то похуже.

– Ее здесь зарыли?

– Нет, она лежит на кладбище. Тут бы никто не позволил. Это просто чтоб все знали, что эта женщина здесь умерла. Видел крестики вдоль дорог? Это в память о тех, кто разбился на автомобиле. А это для обозначения места, где умерла Татьяна.

Гришка кивнул, собрал в охапку мох из корзины и аккуратно рассредоточил его по краям заборчика.