Вадим Месяц - Искушение архангела Гройса

Кроме него, никто не смеялся, да и смех его походил на истерику. Мы выезжали на проселок, надеясь, что ушли от преследования. Я был рад нашему чудесному спасению, но еще одна вещь радовала меня больше прочих. Сегодня, во время боя я вдруг понял, что имел в виду Грауберман, рассказывая о разных видах людей на кладбище в Друе. Несколько минут назад я отчетливо увидел полыхающую ауру вокруг Мишки, Матвея, Федора Николаевича: ту самую «газообразную шерсть», отличающую нас от прочих.

– Да… – сказал Гарри, когда мы оторвались от преследования. – Это тебе не двухметровый червяк… Нападение мутантов в Чернобыльской зоне! Можно сделать отличный репортаж. Фотки сделали?

Мы молчали, тупо вглядываясь в предрассветную мглу. Огромные бесхозные поля простирались по краям дороги. Я вдруг вспомнил, что лето идет к концу. Еще немного – и Илья, после которого наступает холод.

По лугам стелились белесые обрывки тумана. Приближение солнца выявляло рыжину травы, ее черствость и спутанность. В синей дымке проступали заброшенные колхозные строения, одиноко стоявшие среди простора высохшие деревья. Отдай землю на волю природы, и она вернет свою первозданную красоту. Мне в окружающем ландшафте не хватало привычной для Беларуси мягкости красок, какой-то печальной живописности. Необъятные поля сливались с небом, прятались за буграми и насыпями, прерывались полосами лесов. Мелькали речки и ручьи, прячущиеся в низких берегах, рябыми пятнами всплывали из тумана болотистые низины, заросшие камышом и аиром, желтели песчаные проплешины.

Мы катились в постоянной близости от какой-то реки, видимо, Брагинки, а может, и Припяти. Дорога отдалялась и прижималась к реке, то скрывавшейся в траве, то разливавшейся судоходным простором. Река продолжала свое преследование, шпионила за нами, но вдруг, передумав, резко забирала вправо, вытянувшись прямым рукавом прямо в луга, к горизонту. Последнее время мне приходилось мыслить камнями – межевыми камнями, из которых наш умудренный эзотерическими штудиями наставник составлял магический узор. Мне эта работа нравилась, в ней проступали тактика, стратегия, вызов времени.

Гарри показал рукой на восток, где сквозь просветы черного еще леса показался холодный диск солнца, вычертивший широкую тропу по ступенчатым пригоркам.

– Что за птичка? – спросил он и тут же прервал самого себя: – Какая веселенькая! Канареечка! Попугайчик!

– Гройс, дай автомат, – сказал Мотя шутливо. – Я хочу познакомиться с миром живой природы.

– Какие же вы дикари! – рассмеялся Теляк. – Городские придурки. Это жаворонок. Жаворонок поет лучше, чем соловей, – мечтательно протянул он. – Проблема в том, что соловей живет и поет даже в городе, а жаворонок предпочитает петь в безлюдных местах. Я давно не слышал таких песенок. Хорошая птичка. Запомните ее голос.

– Так точно, товарищ полковник!

– А можно остановиться? – вдруг спросил Мишка. – Я на ходу не могу запомнить. И потом, мотор… Он гудит… Отвлекает.

Я съехал с дороги на гравий, которым зачем-то была засыпана мелиорационная канава. Из машины вышли все, кроме Теляка. Гарри переложил булыжник, который Теляк уже завернул в свою куртку, в багажник и закидал его картонными ящиками и старой одеждой. Тряпье показалось мне знакомым.

– Федор Николаевич, а чей это «уазик»?

– Кости Воропаева. А что? Он тебе родственник, кажется? – Магистр продолжал сидеть в машине, свесив ноги наружу. Ступить на землю после ночного стресса, видимо, не решался.

– Да вроде того… А зачем «уазик»-то?

– А чтобы не привлекать внимания. У меня были соображения на этот счет. И Сероштановы посоветовали.

– Они вам родственники?

– Да нет. Старые друзья… Приятели…

Наш разговор прервал механический гул, похожий на шум передвижения военной техники. Мы подняли глаза и узрели свет противотуманных фар шикарного лимузина, пылающих над хромированным бампером. Из-за поворота выезжал советский автомобиль представительского класса. Фирменная птичка на радиаторе не вызывала сомнений, что перед нами автомобиль «Чайка», членовоз. Машина была черного цвета, в хорошем состоянии, мытая, отполированная. За тонированными стеклами не было видно ни водителя, ни пассажиров.

При виде автомобиля Грауберман вытянулся по стойке смирно, отдал честь комически согнутой ладошкой. Мишка демонстративно отвернулся. Я продолжал сидеть на корточках, поглядывая то на автомобиль, то на шефа.