Вольфганг Кеппен - Записки Якова Литтнера из подземелья

Но и этот рай уже разрушен. Поток беженцев достиг Залещиков. Дыни исчезли с рынка. Цены растут. У моста в нейтральную страну скапливаются люди. Граница закрыта. Лишь немногим счастливым обладателям визы удается бежать от войны. В толпе много людей духовного звания.

На рассвете 16 сентября нас будит рокот моторов. Поначалу мы испугались, что это налет немецкой авиации. Однако это были бело-красные польские самолеты, целый день они беспрерывной вереницей летели через границу в Румынию. Волна за волной скрывались на той стороне. Это был конец! Польша капитулировала.

После полудня граница с Румынией была открыта, и все устремились через мост. Я стоял на берегу Днестра. Я видел хаотическое движение беженцев по мосту; на той стороне я видел еще не тронутую войной землю. Меня вырвали из нормальной жизни не сегодня. Мне предстояло решить, стоит ли двигаться дальше, бросаться в водоворот только что лишившихся родины и попробовать укрыться от Гитлера, до сих пор постоянно нагонявшего меня, в Румынии. Ничто не держало меня в Польше, и ничто не ожидало в Румынии. И все же в Польше я обрел одного человека, а в странствиях спутник значит много. Госпожа Янина хотела остаться в Польше. А когда я узнал, что эту часть Польши займут не немцы, а русские, то я тоже решил остаться. Я понемногу привык смотреть на свое будущее как на terra incognita.

Русские заняли Залещики. Граница с Румынией снова закрыта. Кто мы теперь — свободные или заключенные? Русских повсюду встречали с радостью.

Я вернулся во Львов — этот город также занят русскими. Здесь много изгнанных и беженцев с территорий, оккупированных немцами. С жильем очень туго. Мне еще повезло, что одна семья предоставила мне на кухне кровать бывшей прислуги. И все же надо приспосабливаться. До чего же человек живуч! Я подумываю о том, чтобы снова заняться торговлей и открыть здесь магазин. В другие, более пессимистические минуты подобные серьезные планы вызывают у меня усмешку.

Русские вводят во Львове жесткий контроль. Нам приходится часто отмечаться в полиции. Выдают два вида паспортов: одни, с которыми можно оставаться во Львове, и другие, с так называемым одиннадцатым параграфом, для политически неблагонадежных. Несмотря на все усилия, мне пока не удалось получить хороший паспорт. Я простаивал целыми часами, даже днями перед управлением полиции, не имея вообще возможности переговорить с кем-нибудь из чиновников. Принцип безличного управления людьми получает в наше время повсеместное распространение. И здесь маленький государственный служащий, письмоводитель и хранитель печати, распоряжается как Господь Бог тысячами человеческих судеб. Оказывается, во Львове могут оставаться только те, кто жили здесь до прихода русских. Естественным, я бы сказал, человеческим следствием такого бюрократического распоряжения стала процветающая торговля фальшивыми свидетельствами. Я тоже приобрел себе такое. Однако я не отваживаюсь предъявить его. Гонимый нуждой, я не испытываю моральных затруднений, которые помешали бы мне хитростью проскользнуть сквозь щели жестокого закона, — но я боюсь. У меня накопилось уже слишком много печального опыта в общении с государственной властью.

Стоит стужа, и улицы покрыты глубоким снегом. Все больше людей ссылают в глубь России. Поскольку у нас нет хороших паспортов, нам с Яниной приходится быть очень осторожными. Мы часто ночюем в чужих квартирах, а однажды я провел ночь в тамбуре между двойных дверей. Меня не преследуют как еврея, но все же я подпадаю под очередные «меры», и снова я — гонимый.

Игра в прятки не помогла, и наша судьба нас настигла. Мы получили паспорта с одиннадцатым параграфом, и нам пришлось покинуть Львов, перейдя по крайней мере километров на сто за демаркационную линию. Мы отправились в путь — прямо посреди зимы. Иногда нам удавалось подъехать на поезде, довольно часто приходилось идти пешком. Мы бродили от места к месту в поисках квартиры. Но местные власти не желали давать нам прописку; все они, маленькие бюрократы, боялись, что из-за нас у них возникнут неприятности с более высокими бюрократами, их начальством. Наш случай был неясным. На наше несчастье, мы не подходили под стандартную схему бюрократической писанины. Гитлер изгнал меня, потому что я еврей. Зато русские готовы были записать еврея в немцы.

Совершенно больной я добрался до Збаража, города в Тернопольской области. Я думал, мне конец! Я совершенно обессилел. Ноги у меня распухли. Грозило заражение крови. И тут произошло чудо! Нас приняли. Больше того — меня положили в больницу. Польско-еврейский врач прооперировал, а русские медсестры самоотверженно выхаживали меня. Они носили высокие мужские сапоги, но двигались по палатам удивительно тихо, походя в своих белоснежных халатах на странных тихих зимних птиц, живущих на просторах востока.