Надежда Нелидова - Обратная сторона тарелки [сборник]

— Да ладно, — не поверила Алёна. — Рассказали вам страшилку — вы и поверили.

— Нас потом водили, типа на экскурсию. Там памятник какому-то дядьке Лыткину, 1932 года рождения… Она с ним зарыта, фу. Её никто и не ищет. А кому мы нужны? Мы есть, но нас как бы нет: делай что хочешь.

— То есть вы тоже… Почти что заживо похороненные?

Хомяк отвернулась.

— Чего-то не внюхал. Эта сисястая откуда соскочила? — низколобый парень в красно-синем синтетическом спортивном костюме, потряхивая ключами, стоял над кроватью, где спали Алёна и Хомяк. Хомяк вскочила и стала суетливо оглаживать и заправлять свою половину кровати, как солдатик-новобранец. Алёна морщила опухшее лицо.

— Ништяк сисяндры, — визуально одобрил низколобый. Переложил ключи из правой руки в левую. Не торопясь, хозяйски залез Алёне за пазуху, больно надавливая пальцами, помял грудь. — Вот это торчки, век бы мацал!

Алёна, содрогаясь от отвращения, вытолкнула из-за пазухи его руку, изо всех сил влепила этой мрази пощёчину. И в ту же — не минуту даже: секунду — летела в угол от профессионального удара в скулу. Низколобый шуганул испуганно жавшихся по углам девчонок:

— Брысь, дырки! Ща проверим… Как твоя кормилица работает, в порядке ли, — и принялся стягивать с извивающейся Алёны колготки.

— Она не при делах, рыжовская! — пискнула Хомяк. — Её вчера случайно с нами замели!

Низколобый с досадой запустил прочь капроновым комочком. Нечистой пятернёй повозил Алёну по лицу, отпихнул, чуть не свихнув набок нос.

— Давай собирайся на раз-два. У Рыжова разберёмся.

На улице Алёна сквозь зубы быстро сказала:

— Никакого Рыжова не знаю. У меня 500 у. е. Ты меня не видел, я тебя не видела. А свяжешься со мной — кровью умоешься. — Про себя думала: «Погоди же, мразь. Я с тобой расквитаюсь».

Хомяк из-за шторки, расплющив нос о стекло, видела, как приблудная девушка о чём-то переговорила с парнем. Он, оглянувшись, взял из её руки купюру. Потёр пальцами, посмотрел на свет. Потом, ещё раз воровато оглянувшись, прыгнул в машину и умчался.

Алёна потом приезжала на квартиру. Тихо звала в скважину: «Таня! Хомяк!» Вышла худая женщина в линялом халате и чалме из полотенца:

— Своих ищешь? Сейчас полицию вызову! Я как путных пустила, а они бордель устроили.

Низколобого тоже не нашли, хотя папа поставил на уши всё районное отделение. Однажды Алёна заметила у гипермаркета тонконогую Меховую Кофту, бросилась как к родной.

— Охренеть, — сказала та, оглядывая Алёну. Пожала плечами: — А Хомяка давно никто не видел. Она бузить пробовала — и после как сквозь землю…

Алёна забросила уроки Учителя и осветление души. Начала качаться в тренажёрном зале, записалась на бои без правил.

Открыла собственный клуб «Как жёстко нейтрализовать насильника». Мужского манекена, на котором девушки отрабатывают приёмы, хватает от силы на неделю. Растерзанного мужчину-куклу, то есть то, что от него остаётся, выкидывают на помойку и покупают нового.

Нина Трудолюбова была классическая красавица.

Классику она знала со школы — Чехов, Толстой, Достоевский. Она была старательной ученицей и никогда не читала по диагонали: обязательно въедливо каждый абзац, каждую строчку и каждое слово. И готова была даже заглянуть за страницу и потрясти: не выпадет ли оттуда затаённый смысл? Но ничего такого не было, за что превозносили классику.

Хотя встречалось любопытное.

Вот у Чехова, пожалуйста: худая дама в плоской юбке. О другой даме: привычка скалиться. Скалила зубы. И сразу отталкивающий образ.

А уж у Толстого! Костлявые плечи Бетси, жёлтое (в смысле, смуглое) лицо графини Ростовой. Знаменитый недостаток маленькой княгини: короткая вздёрнутая верхняя губка, не прикрывающая ротик. Это у Льва. А у Алексея Толстого читаем: «Держалась прямо, как горничная».

Что мы наблюдаем сегодня? Что понятие красоты опорочено, исковеркано и возмутительно перевёрнуто с головы на ноги.

Но когда-нибудь вернутся классические, как у Нины, каноны красоты. И праправнуки не поверят, что женщины в XXI веке безжалостно и добровольно себя уродовали как дикари африканского племени. Кроили заячью губу, задирая её кверху и разрезая посередине. Вводили в неё из шприцев желе, чтобы рот был толстым. Жарились в соляриях до состояния салями. Морили себя голодом, чтобы гордо бряцать костями. Вырезали по паре рёбер с двух сторон.

«Каким нечеловеческим пыткам подвергались женщины в начале третьего тысячелетия! Перед ними меркнут инквизиторские ухищрения и средневековая охота на ведьм! Их коптили дочерна над кострами, разрезали рты до ушей, ломали носы и скулы, кромсали веки», — напишут в трудах археологи, исследуя женские останки.