Ксения Букша - Открывается внутрь

Вот это слово «хочется» – это, кажется, я зря сказала, соображает Алиса, глядя на врачихины чуть сдвинутые брови. Но нет, ничего, она как будто и не заметила. Листает.

– А-а. За руль. Ясно. Хм-хм… Так… Ну так у вас все совсем даже и неплохо! Вы же восемь лет назад последний раз госпитализировались!

– Так, конечно, у меня все неплохо. Не то что неплохо, а прямо-таки у меня, честно говоря, все совсем даже и хорошо.

– Ну, уж прямо совсем… это уж вы, так сказать, хватили… Все-таки вождение в вашем случае – это дело, прямо скажем, нешуточное. Надо все рассмотреть очень внимательно.

– Конечно, конечно, я же понимаю…

(Кабинетик приятный: тихий и светлый, с видом на заснеженные ветки, ворон и серо-розовое небо. На столе – птичка из бумажных модулей. Только места очень уж мало. Прямо какая-то клетушка. Но тихо и светло. И очень спокойно.)

– Это очень хорошо, что вы понимаете… Всю серьезность, так сказать… Вот я – здоровый человек, а, между прочим, по нашим дорогам ездить я не рискую. А вы со своими проблемами, которые все-таки имеются, собираетесь водить. Да еще и ребенка возить. Это надо прежде всего вам серьезно обдумать…

– Я обдумала…

– Это очень хорошо, что вы обдумали… Вы обдумали, а мы должны все внимательно рассмотреть. И для этого, для того, чтобы мы могли все очень внимательно рассмотреть, Значит, что мы можем вам предложить? Вы ложитесь в стационар, законом предусмотрены две недели, мы вас не лечим, только наблюдаем, никакого лечения, и потом уже комиссия…

Алиса еле заметно вздыхает.

– Так ведь… Вы же сами говорите, что все неплохо. И что восемь лет назад…

– А что вы думаете, восемь лет – это много?! У нас бывает такое, что и по двадцать лет люди где-то ходят, как будто здоровые, а потом их опять к нам привозят лечиться. Думаете, это что, как грипп – прошло, и все? Это вам не грипп.

– Я понимаю… Просто… – Алиса понимает, что шансов нет, и замолкает. – Получается, я на работу потом выйду, и получается, что я здесь лежала. Ну и ребенок маленький, так надолго он без меня не останется.

– С мужем.

– Грудной.

Врачиха опять еле заметно сдвигает бровки. Какая симпатичная, замечает Алиса.

– Ну комиссию-то я назначу, понимаете, я-то назначу. Вопрос, что эта комиссия вам скажет, вот в чем вопрос, понимаете. Потому что я могу попробовать сделать для вас исключение, но любой из комиссии может задать вопрос – а почему, если по закону вы должны лежать две недели.

– Спасибо вам большое.

– Да вот знаете, совершенно не за что, совершенно не за что… И вы все-таки подумайте… прежде чем за руль садиться… об ответственности перед окружающими… и прежде всего – перед своим ребенком…

– Чего вот они! – жалуется Алиса брату. – Такое отношение, как будто я раб на плантации в девятнадцатом веке и пришла перекрашиваться в белого! Вот реально!

Брат смотрит куда-то в верхний угол.

– А ты, Алиса, и правда подумала бы получше.

– Что-о?! – она ушам своим не верит. – О чем подумала бы?!

– Да о том, – говорит брат и смотрит на Алису. – Ты помнишь, как ты ездила? Через двойную сплошную помнишь? А как на трассе в шашки играла? А как кувырком через поле, и стойки поехали? Это лютое везение было еще… Ну, и, конечно, когда с хондой вы встретились-то… Забыла? Посмотри в зеркало. Или ты считаешь, что это была не ты?

– Да, – говорит Алиса, – это была не я.

– Это ты была, Алиса, – говорит брат. – И я бы на твоем месте ребенка возить просто побоялся.

Алиса опускает голову.

– А еще, – добавляет брат, – вспомни, как ты устранила пробки .

Было дело. Однажды Алиса вдруг поняла, что ей, одной во всем городе, даровано право ездить без пробок. Весь город стоит, а она едет себе и посвистывает, самым преотличным образом. Потом, правда, ей захотелось это право отдать тому, кому оно нужнее, – так она и сделала, но право чудесным образом осталось с ней, и Алиса продолжала ездить без пробок еще какое-то время.

– Это же была болезнь, – говорит Алиса. – Как ты не понимаешь! Так вообще нечестно говорить! Ты давно ничего этого не вспоминал, а сегодня вдруг почему-то вытащил и трясешь.

– Я не вытащил и трясу; я хочу, чтобы все были живы и здоровы. И мне жалко племянника.

– Тебе ездить не стоит, – говорит отец, который до этого молчал. – Мы все так думаем.

Серое и розоватое небо за окном, розовые снега, серые домики, тропинки и сосульки, и все так спокойно, так мирно и ровно, что лучше этого ничего не может быть на свете. Алиса пьет кофе, стоит у окна офиса и любуется на заснеженный двор внизу. Машины покрыты ровным слоем снега. Вот отъехала одна – и четкий сероватый след ветвью параболы пролег к воротам. В офисе пахнет апельсином, имбирем, кофе и корицей.