Мария Лабыч - Сука

– С виду тихо. Видно, подобраться ближе не рискнули, – сказал он. – Но оставаться здесь нельзя, площадка просматривается сверху. Перебежками по одному будем входить в село.

Ушаков снова развернул карту. От сельской окружной дороги нас отделяли какие-то тридцать метров. Позиция для нас – хуже некуда. Бывшее Песково просматривалось с высоты как на ладони.

На нашей карте был отображен некрупный населенный пункт в три улицы, пересеченные стройной решеткой переулков. Разрушенное село Песково не имело ничего общего со своим планом. Улица Ленина, на углу с Кирова – продуктовый магазин. Должно быть, под ним надежный подвал-хранилище. Но где теперь этот угол… ближе, вероятно, можно было попытаться определить. Не теперь.

В попытке разгадать кроссворд на карте я склонилась к голове Ушакова. Оказалось, он едва слышно бормотал что-то.

– Север там, – громко сказала я.

Он смолк, повернул карту градусов на пятнадцать, и мы грубо прикинули, как добраться до центрального перекрестка с домами более одного этажа. Там рассчитывали занять доступный подвал.

– Рядовой Котов!

– Я.

– Необходимо короткими перебежками пересечь полотно дороги. Там ближайший навал и часть плиты… видите?.. Котов!

– Есть, – недовольно бросил Котов через плечо и во весь рост направился к руинам.

– Котов, назад! – негромко крикнул Ушаков.

– Щас, – тихо ответил Котов, продолжая двигаться сквозь изрытое снарядами полотно трассы вперед к ближайшему остову постройки.

– Котов, ложись!

Услышав команду, рядовой растянулся лицом вниз на битой рытвинами полосе дорожной разметки. Стук ботинок отразило сухое эхо. Но стояла прежняя тишина, и Котов вновь демонстративно встал и не спеша отряхнул пыль с колен.

– Там нету никого! – крикнул он громко, взглянув в прицел автомата вверх на уступ.

Отвернулся и вразвалку, попинывая осколки асфальта, дошел до высокой кучи обломков.

Ушаков раздраженно сплюнул сквозь зубы:

– Взвод, за мной, пригнувшись!

Под топот собственных шагов мы вошли в бывший населенный пункт.

Ушаков встретил взгляд Котова. Ничего не сказал.

Мне шестнадцать.

Очередной сеанс Лермонтова. Один из многих.

– Тебе нравится кто-нибудь? С кем было бы хорошо?..

– Что? – не сразу понимаю я.

– Просто хорошо.

– Никто.

– Совсем?

– Я же говорю. Ну, может, птицы… – Я смотрю в его окно.

Посередине неба, едва видна – так далеко, – крестом парит птица. Она не знает обо мне. Свободна как огонь.

– Не воспитатели? Не подруги?

Я молчу. Хватит лить воду.

Лермонтов возражает убежденно:

– Так быть не может. Твоему виду не могут не нравиться люди. Они важны как воздух. Без них, людей, не возникло бы вида. Так и остались бы волки. Слыхала про собачью преданность?

Я морщусь. Слишком хорошо я вас знаю.

– Ага! – В его голосе преимущество.

– Я дикая, – предполагаю я. – Мне никто не нужен.

– Хоть и дикая, все равно…

– Ну нет! Дикие собаки вообще часто убивают людей.

– Потом едят?

«Че, дурак?» — Я молчу сквозь отвращение.

– Думай. Ты дикий вид. Убивать впустую нерационально, так? Догадываешься, зачем, вернее, за что убивают?

Я как рыба. В этой элементарной идее таится что-то извращенное. Мне не нравится это слушать.

– Мстят за то, что дикие. И никакого шанса. Они б отдали жизнь за тебя, а она тебе попросту не нужна. Это больно.

– Это тупо! – свирепею я.

– Но это правда. Задумайся, много у тебя общего с такой позицией?

«Пашшел ты».

Нас окружили развалины. Во всем Пескове не оказалось ни единой целой постройки. Село имело вид перепаханного артиллерией поля навалов строительного мусора большей или меньшей высотности. Каким-то чудом уцелевший пятачок вставал среди руин. На возвышении застыли невредимые качели на двух высоких столбах с перекладиной. Ждут. Мы обошли их по большой кривой.

Неотвязное чувство стороннего наблюдения не покидало. Будто прицел перебегает. Ты… теперь не ты… Ощущение поддерживало своеобразное эхо разрушенных улиц, которое кругами водило в мертвой тишине наши собственные звуки. Внезапно дробь шагов кидалась нам навстречу из-за разбитых стен, мы ложились, и разом все смолкало. Двигаясь, интуитивно мы пригибались под защиту разновеликих куч осколков. Нелепая предосторожность! Здесь стало очевидно: с высокой кромки уступа нас видно решительно отовсюду.

Проснулось сукровичное солнце, и наши силуэты очертило, словно углем на холсте. Мы жаждали укрытия как манны небесной. Между тем искомый магазин я учуяла сразу. Запах кисловатого заводского хлеба за годы насквозь пропитал доски полов и штукатурку, разбросанные теперь в границах полусотни квадратных метров. Подвал под магазином, как и надеялся начвзвода, остался цел. Но я не указала это место Ушакову. Там было столько жителей села, что нам рядом с ними стало бы тесно.