Лора Барнетт - Три версии нас

— Возможно, — сказал Джим несколько месяцев назад (они ходили в театр, потом допоздна сидели за бутылкой вина), — это все, на что я способен, Ева: преподавать и баловаться живописью в свободное время. Возможно, это мой предел.

— Нет.

Она стиснула его руку в своей, этим пожатием пытаясь передать, насколько верит в него.

— Не говори так. Если хочешь создать что-то настоящее, приходится бороться, ты же знаешь. Ты не должен опускать руки, Джим. Не должен сдаваться.

Он пристально посмотрел на нее — у Евы даже мурашки побежали по коже. В этих знакомых темно-синих глазах она увидела то, чего там раньше не было: отстраненность и неверие, спокойное принятие факта — между ее победами и его неудачами лежит пропасть. Ей тогда захотелось крикнуть: «Нет, Джим! Не делай этого. Не используй мой успех как оружие против меня. Мы же вместе!»

Но она не крикнула, и он тоже промолчал; через несколько секунд Ева сказала, что ложится спать, а он не сделал попытки последовать за ней.

Сейчас она видит Джима в окружении других преподавателей, родителей учеников, воспитателей. Некоторые ей знакомы.

— Прости, дорогой, — говорит она негромко, — поезда — это какой-то кошмар.

Он хмурится, шепчет в ответ:

— Жаль, что ты не пришла раньше.

Ева сжимает его ладонь, они возвращаются к гостям, и лицо Джима меняется; на нем вновь появляется привычное беззаботное выражение, так привлекающее людей.

Алан Данн, директор школы — высокий грузный мужчина, неуловимо похожий на отставного армейского полковника, — обращаясь к Джиму, довольно неубедительно называет его выставку «триумфальной». Затем рассказывает Еве о том, что ее последняя колонка (после возвращения из Нью-Йорка она получила новое назначение и больше места на полосе — теперь пишет статьи для женской страницы) произвела фурор в его семье.

— Я не уверен, что вам следует призывать английских домохозяек повесить фартуки на гвоздь. Элеонор угрожает объявить забастовку.

Ева открывает рот для ответа. Трудно представить себе Элеонор Данн — та происходит из обедневшей аристократической семьи и любым другим темам для беседы предпочитает скачки и брачные союзы между королевскими домами Европы — хоть что-либо делающей по дому. Но Алан Данн продолжает свою мысль:

— Разумеется, я шучу, дорогая. Мы читаем вас с удовольствием. «Ежедневный курьер» для нас не вполне традиционное чтение, вы понимаете, но все равно — с удовольствием.

Он широко улыбается Еве, и та улыбается в ответ с ощущением, что Алан сейчас наградит ее медалью.

Когда шерри допит (пара шестиклассников с недовольным видом разносила напиток в пластиковых стаканчиках) и коридор заполняет тишина, которая бывает только в опустевшей школе, компания преподавателей отправляется в ближайший паб. Ева знакома с большинством из них — вот Гэвин, учитель английского; Джерри преподает рисование, как и Джим; Ада, учительница французского, носит черное и непрерывно курит «Голуаз», совершенно не боясь быть похожей на карикатурную француженку. Джим — благодарный им за то, что остались до конца, — заказывает на всю компанию пиво и чипсы.

У Евы кружится голова от выпитого натощак алкоголя и напряжения, которое она испытывает, думая, как много сегодняшний вечер значит для Джима, хотя он ни за что этого не покажет. Когда в мае он сообщил Еве о планируемой выставке в школе, то сделал это словно походя, пожав плечами.

— Всего лишь утешительный приз, разве не так? — сказал он. Ева принялась спорить и настояла на том, чтобы они отметили это событие — поужинали в его любимом французском ресторане в Сохо, съели по стейку с жареным картофелем. Джим разошелся — заказал бутылку кьянти и был похож на себя прежнего. Но когда подали десерт, впал в слезливое настроение: вновь заговорил о том, что это, вероятно, предел его возможностей.

— Вот о чем я подумал, Ева, — сказал он, внезапно оживившись и взяв ее за руку. — Я бы очень хотел, чтобы у нас был ребенок. А ты? Не пора ли уже? Разве мы не достаточно долго ждали?

Ева осушила свой бокал и несколько секунд помолчала, прежде чем ответить:

— Ты знаешь, я тоже хочу ребенка, Джим. Но не сейчас. Еще не время. Я так занята на работе, и я хотела бы еще…

Он ответил резко и пренебрежительно:

— Да-да, знаю — ты должна закончить труд своей жизни. Как я мог забыть?

Вначале преподавание его увлекло. Джим задумался об этом еще в Нью-Йорке. Прошла неделя после покушения на Кеннеди — Ева продолжала собирать материал, брала многочисленные интервью, но, несмотря на занятость, обратила внимание на перемены в Джиме. Он неделями не подходил к мольберту; по вечерам, когда она возвращалась из редакции «Нью-Йорк таймс», его часто не было дома, и записок он не оставлял. Ева забеспокоилась: ее тревожило не только то, что Джим внезапно утратил природный интерес к творчеству, но и происходящее с их браком. Она боялась даже думать, что в жизни ее мужа появилась другая женщина. Но вслух Ева о своих страхах не говорила, опасаясь превратить их в реальность. Однажды, вернувшись домой, она обнаружила на столе еду из ближайшего китайского ресторана и только что откупоренную бутылку вина.