Лора Барнетт - Три версии нас

В ее голосе слышна мягкая ирония; девушки встречаются взглядами. Первой смеется Пенелопа, следом Ева, и утро вновь становится солнечным.

— Рада тебя видеть, — говорит Ева, беря подругу за руку. — Расскажи про ваш медовый месяц. Я жажду подробностей.

И Пенелопа рассказывает…

Вначале они отправились в Париж, остановились в чудесной маленькой гостинице на Монмартре с видом на базилику Сакре-Кер. Первые пару дней выходили из номера — тут подруга краснеет, — только чтобы добраться до бистро на углу. Оно выглядело прямо как в фильмах Годара: клетчатые скатерти, свечи в бутылках из-под вина, маринованные мидии с картошкой фри.

— Слава богу, — добавляет Пенелопа с улыбкой, — все молодожены, слоняющиеся по Парижу, выглядят одинаково изможденными.

На блошином рынке Джеральд купил ей в подарок старинный браслет, они провели несколько часов в Лувре, а как-то вечером обнаружили джазовый клуб в подвальчике и танцевали в облаках дыма от «Голуаз».

— Там все были ужасно серьезными. Когда музыканты переставали играть, кто-нибудь вставал и начинал читать чудовищные стихи. Ну, действительно плохие. Я хихикнула. Видела бы ты, как на нас посмотрели.

Потом они взяли машину напрокат и уехали из Парижа, сняли коттедж на старой обветшалой вилле и две недели прожили там, купаясь в хозяйском бассейне и питаясь сыром и салями, отчего оба растолстели — тут Пенелопа похлопывает себя по животу. Она никогда не отличалась стройностью, а после свадьбы еще больше набрала вес, но, по мнению Евы, подруге это шло.

— А теперь мы вернулись в реальную жизнь. На прошлой неделе Джеральд вышел на работу в Министерство иностранных дел. Мне кажется, дело как раз для него — он знает русский и все такое. И совсем не скучает по актерской игре.

— Я так рада за тебя, Пен.

Ева внимательно следит за Ребеккой: отложив надоевшую куклу, она неуверенно встает на ноги и жадно разглядывает соседскую кошку — та потягивается и умывает мордочку на террасе. Ева думает о Джеральде, о его гладком юношеском лице, любви к вельветовым пиджакам с подбитыми плечами и полной, безоговорочной преданности Пенелопе. Вспоминает собственный медовый месяц: неделя в Эдинбурге, в отеле «Скотсмэн», подарок от мистера и миссис Кац. «Тоска» в Королевском театре, мокрые серые улицы, чрезмерное внимание Дэвида к ее положению — не очень, на счастье, заметному под свободным пальто, — которое постепенно превратилось в плохо скрываемое нетерпение.

«Я не стану завидовать лучшей подруге», — думает Ева. А вслух произносит:

— Ты начинаешь работать в издательстве «Пингвин» с понедельника?

Пенелопа кивает.

— Думаю, там будет интересно. Хотя первое время мне, наверное, придется заниматься всякой дребеденью.

Наступает напряженная тишина, и тут Ребекка решает сделать шаг навстречу кошке, прямо в стекло. Раздается плач, и Ева бросается успокаивать дочь. Когда Ребекка перестает рыдать и вновь берется за куклу, Ева возвращается на диван.

— А ты? Что собираешься делать? — спрашивает Пенелопа.

Ева прекрасно знает, о чем говорит подруга, однако ее охватывает внезапное упрямство: легко задать этот вопрос, но как трудно на него ответить.

— Ты о чем, Пен?

— Ну, о работе. Что-нибудь пишешь?

— А ты как думаешь? Я едва живая от усталости.

Она не хотела отвечать так резко; Пенелопа отводит взгляд, на щеках выступают красные пятна — ей всегда плохо удавалось скрывать чувства. Но и сбить ее с толку нелегко.

— У тебя появился ребенок, Ева. Но тебя не посадили в тюрьму. Есть твоя мама, Якоб, Антон, Дэвид, когда он дома. Родители Дэвида. Ты вполне могла бы взять какую-нибудь работу. Или найти время, чтобы писать. В конце концов, скоро я буду знать, кому показать твой роман.

Разговор вновь прерывается. Несмотря на то что она действительно устает, Ева понимает: Пенелопа права. Ей надо писать — половина романа уже готова, блокноты с текстом хранятся в спальне под кроватью, к тому же есть еще рассказы, правда робкие и безжизненные. Но мечта Евы о литературном творчестве, вызванная потребностью придать окружающему миру понятную форму, мечта, всегда казавшаяся естественной как дыхание, испарилась в тот страшный вечер, когда они с Джимом вернулись из Эли и она не дала ему никаких объяснений, кроме письма, трусливо оставленного у привратника.

Джим не искал встречи с ней. Ева напомнила себе, что именно так и планировала: она поставила Джима перед свершившимся фактом, чтобы тот не пытался ее переубедить. Но где-то в глубине души теплилась надежда.