Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Пушки у горных подножий снова открыли пальбу. Где-то прогудел поезд, протяжно, будто пароход, входящий в гавань; быть может, тот самый поезд, которым Хью уедет сегодня ночью. Со дна бассейна, сквозь перевернутые отражения деревьев, блестело и подмигивало крошечное солнце. Там, глубоко, словно в целой миле от поверхности, промелькнули вверх лапами стервятники и сразу исчезли. Еще какая-то птица, которая на деле была совсем близко, порывисто, медленно порхала словно бы у самой сияющей вершины Попокатепетля, — а ветер почти затих, не сдувал пепел с сигары. Радио тоже замолкло, Хью махнул рукой на приемник и снова улегся на кушетке.

Конечно, даже чайка — это не оправдание. Тут он все испортил, встав в театральную позу. И не оправдание тот жалкий, несчастный торговец горячими сосисками. В морозную декабрьскую ночь встретил он этого торговца на Оксфорд-стрит, бедняга едва плелся со своей новой тележкой, первой тележкой в Лондоне, приспособленной для торговли сосисками, с которой вот уже целый месяц он скитался по улице, но ни одной сосиски не продал. А надо было кормить семью, и приближалось рождество, наложение стало отчаянным. Призраки героев Чарльза Диккенса! И самым ужасным казалось то, что такая тележка была новшеством, оттого он и соблазнился ее купить. Но как может он надеяться, спросил его Хью в ту ночь, когда они стояли, озаренные световыми рекламами, которые загорались и гасли, возвещая чудовищную ложь, а вокруг в холодном сне предсмертно цепенели черные, бездушные дома (они встретились у старой церкви, где на задымленной стене уже не было распятия, а осталась лишь полуобрушенная ниша и надпись: «Да не будет этого с вами, все проходящие путем»), как может он надеяться продать сосиску на Оксфорд-стрит, совершив здесь чуть ли не целую революцию? Ведь это все равно что продавать мороженое на Южном полюсе. Нет, надо стоять у трактира на боковой улочке, и не у какого-нибудь трактира, а обязательно у таверны Фицроя на Чарлотт-стрит, где полным-полно голодных художников, которые пьют запоем каждый вечер от восьми до десяти просто потому, что души их изголодались, а горячих сосисок, необходимых им, как хлеб насущный, там нет. Вот куда следует направить стопы!

И все-таки… даже этот торговец — не оправдание; хотя, безусловно, в канун рождества он торговал у трактира Фицроя с баснословной прибылью. Хью вдруг сел на кушетке, роняя пепел с сигары… И все-таки разве мало того, что я начинаю искупать свое прошлое, в котором так бесконечно много дурного, эгоистичного, нелепого и бесчестного? Разве мало того, что я готов залезть на пороховую бочку, плыть на этом корабле с грузом боеприпасов для республиканских войск? Разве мало того, что я решился отдать свою жизнь за человечество, хоть и не желаю размениваться по мелочам? «Да не будет этого с вами, все проходящие…» Но какого черта тут ожидать, если никто из друзей даже не знает о его планах, это, право, не совсем ясно. Конечно, если взять консула, тот, можно полагать, подозревает за ним намерения даже более безрассудные. И надо признать честно, что такое подозрение могло бы порадовать, но это не помешало консулу обронить намек, весьма недалекий от истины и тем более неприятный, что по нынешним временам, если кому взбредет в голову выкинуть дурацкую штучку в подобном роде, это будет выглядеть красиво лишь потому, что все равно уже поздно, республиканцам не победить, и, если такой человек уцелеет, его-то никто не сможет упрекнуть в том, что он просто отдался на произвол волны всеобщего сочувствия Испании… Но порой правда означает почти то же самое, что и смерть! Конечно, ничего не стоит лицемерно заявить всякому, кто отряхнул со своих ног прах Града Погибели, будто он стремился убежать от самого себя и от своей ответственности. Но тут неотразимый довод пришел в голову Хью: у меня нет никакой ответственности. И как могу я убежать от себя, если у меня нет приюта на земле? Нет родины. Меня носит как щепку по волнам Индийского океана. Разве Индия — моя родина? Легче легкого вырядиться неприкасаемым, а потом прикажете сесть в тюрьму где-нибудь на Андаманских островах и ждать там семьдесят семь лет, пока Англия не предоставит Индии независимость? Но вот что я тебе скажу: тогда ты стал бы просто-напросто жалким подражателем Махатмы Ганди, единственного из знаменитых людей, которого ты втайне уважаешь. Нет, я уважаю и Сталина, и Карденаса, и Джавахарлала Неру — всех троих, и всем троим мое жалкое уважение решительно ни к чему…