Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

В один серый денек, когда в голых, железных от стужи деревьях свистел ветер, а тропа через лес, вся во льду, в мерзлых сугробах, стала почти непроходима, у дома вдруг послышалась возня. Это явились мои ребята, джазисты, и приволокли небольшое старое пианино. Представляете, сколько самоотверженности, обстоятельных расчетов и просто сил потребовалось им для этого? Они сделали складчину, где-то нашли инструмент, и поскольку приехать ко мне могли только в воскресенье, когда грузчиков не наймешь, то взяли грузовик напрокат и, пробившись по почти не проезжей тропке через ледяной лес, доставили-таки пианино.

После этого мои друзья стали нередко присылать мне номера для аранжировки, разработки в стиле «горячего» джаза. Благодаря им же у меня появилась и еще одна статья дохода — работа, для меня очень приятная и притом, насколько мне известно, единственная в своем роде. Дело в том, что для грамзаписи «горячих» номеров, возникших из импровизации, требовалось их озаглавить — и названия стал частенько придумывать я. В прежние времена сама пьеса как бы порождала название; примером могут служить «Просто так, без причины» и сольные фортепианные номера «В тумане», «В темноте» Бейдербека. «Прогуливая собаку» — так назван малоизвестный шедевр Эдди Лэнга, и у него же есть «Черный ворон». Из номеров Вепути в лирическом ключе упомяну «Желтые лютики» (не имеющие, насколько могу судить, ничего общего с арией из салливеновского «Пинафора») и «Цвет яблони». Негры всегда были особенные мастера придумывать заглавие. Но в последнее время даже неистощимый гений наших черных собратьев померк в этом отношении, несмотря на блестящие примеры титуловки в бибопе и на такие удачи, как «Густым потоком по Кэнал-стрит» (свинговый вариант «Венецианского карнавала» Паганини) и «Бах-бэй-блюз» ансамбля «Новых друзей ритма». Однажды ребята прислали мне из Сан-Франциско рождественскую открытку, в которой полушутя, полусерьезно просили моего совета: им вскоре после Нового года предстояло наиграть небольшой группой пластинку, а с названием заколодило. Мы ответили им телеграммой: «Предлагаем Мальстрем-свинг Хотя слабее чем Махогани-холл-стомп Новым годом новым счастьем Обнимаем».

С тех пор я получал немало подобных заказов, шутливых с виду, но вызванных заботой обо мне; мои предложения большей частью принимались, а вознаграждались они суммами, не в пример солиднее тех, которые я получил бы за участие в записи. Из придуманных мною заглавий, помимо «Мальстрем-свинга», вам, возможно, знакомы: «Ветер с гор», «Дикая вишня», «Шалая вода», «Тропинка к роднику» и «Уплываю к Плеядам»; я также сочинил вариации на тему Бикса — подобрал на своем пианино и назвал «Любовь в тумане».

«Тропинка к роднику»! Этим удивительным способом я заработал достаточно, чтобы нам, при наших запросах, хватило на два-три года, и жену немного обеспечил на случай, если меня в конце концов возьмут в армию. И вот чем бывал я занят, когда шел с канистрой по этой тропе, — словно нищий священник, что, мерно шагая в сумерках под сводами величавого собора, перебирает четки, бормочет отче наш, а самого обуревают мысли совсем посторонние. О, эта тропинка к роднику! «В душе я, должно быть, очень скромный человек, — думалось мне, — если черпаю творческое наслаждение из такого простого источника; и как бы мне всего не испортить, возгордясь своей скромностью».

Та первая зима в Эридане была трудна для нас во многих отношениях; наша первобытная жизнь на берегу (в летнюю, теплую пору такая несложная) ежедневно ставила перед нами, горожанами, проблемы, разрешить которые мы были не способны и, однако же, всегда как-то их разрешали, находя в себе столько силы, выносливости, такие дела совершая, что только диву даешься. И все-таки, оглядываясь на то время, я вспоминаю много высокого счастья.

В наших краях зимний день очень короток и часто до того темен и хмур, что невозможно поверить, будто когда-нибудь еще засияет солнце. Недели ледяных пронизывающих дождей перемежались свирепыми штормами, налетавшими с гор на фиорд, тогда море ревело вокруг и под нами и без устали било в сваи, и подчас казалось, что январю не кончиться вовеки; хотя нет-нет да и случался день ослепительно солнечный, ясный и такой холодный, что фиорд дымился, туман вставал над водой, как пар над кипящим котлом, а ночью жена говорила о звездах: «Как ледяные осколки в агатовом небе».

В эти нечастые краткие дни солнечного света и морозных узоров на окнах зимний пейзаж бывал прекрасен: тонкие ветки берез и кленов — в хрустальной оправе; на хвойных кистях елей — алмазные серьги, и блестит заиндевелая вечнозеленая листва. Иней на нашем крыльце таял полосами, разрисовывая мокрое черное дерево, точно накидывая богато расшитый стеклярусом плащ, и по плащу на брезгливо-легких зяблых лапках пробегала наша кошка и горбато садилась на наружном подоконнике, обвив лапы хвостом.