Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Подлинные эриданцы, чьи дома по большей части названий не имели, были все, за одним исключением, рыбаки, ходившие на промысел в океан; они поселились тут задолго до появления дачников, и домики свои поставили согласно каким-то особым рыбачьим правам на приливную полосу. Исключение составлял лодочный мастер Квэгган, уроженец английского острова Мэн. Его лодочный сарай, размерами с небольшую церковь, был построен из кедровых планок, нащепанных вручную, а плавучий пирс рассекал бухту надвое, служа общей пристанью, и он-то, пожалуй, единственно и обращал наш Эридан в маленький импровизированный порт. Квэгган приходился отцом или дедом почти всем здешним рыбакам, так что, по кельтскому обычаю, они составляли как бы клан, доступ в который человеку постороннему весьма непрост, как я на себе убедился.

Позднее мы не раз сидели в штормовую погоду у Квэггана, среди аккуратного беспорядка шильев и клиньев, ножовок, пробойников, выколоток, и пили чай, а если было — виски, и пели старинную песнь мэнских рыбаков, а на фиорде бушевала буря, и с почти не уступавшим ей шумом низвергалась, рьяно струилась по деревянному желобу вода.

Квэггановы сыновья-рыбаки там штормуют, а мы под крышей пьем чай и виски; притом странная здешняя наша жизнь уже привила нам с женой отвращение даже к рыбной ловле, — и потому мы пели эту песню подчас с долей иронии. Но хоть и на свой лад, а пели с чувством. У меня уцелела гитара — не та, на которой я играл прежде в джазе, а старая, еще с тех времен, когда я плавал кочегаром; у жены моей прекрасный голос, у нас со стариком — недурные басы.

Нет хоровых гимнов величавей, чем этот, поющийся на мотив «Пильского замка»; в гулких минорных аккордах звучит вся лютость океана, но в призывающих словах заключена не столько мольба о божьей милости, сколько хвала ей:

Когда на мысу у маяка расцветали в июне дикие розы и, мелькая между скал, плавали крохали со взмостившимися на спину утятами, рыбаки уходили в море поодиночке или же по двое, по трое, по четверо судов вместе, и, свежевыкрашенные, со своим высоким рангоутом, белыми гордыми жирафами огибали мыс рыбачьи промысловые боты.

Рыбаки уплывали — и кое-кто навеки, и вслед за уходом рыбаков Эридан занимали дачники.

А в начале сентября, в День труда, дачники убирались восвояси, словно смытые большой волной, поднятой идущими домой рыбачьими ботами. Волна раскатывалась по заливу, била в берег по всей длине приливной полосы и, бурун за громовым буруном, врывалась наконец в бухту, гоня дачников в город, и рыбаки в своих посудинах, попарно или порознь, снова возвращались домой.

Рыбаков в Эридане было всего-навсего с полдюжины, так что, когда Кристберг, в одиночку уплывший к Аляске в своем старом крепком тупоносом суденышке зеленой окраски (чтобы в отличие от других), задержался с возвращением в штормовую равноденственную пору, его нехватка явственно ощутилась.

Мы с женой как раз помогали Квэггану чинить его железную плиту, замазывая щели смесью пепла, асбеста и соли, и при этом пели втроем песнь рыбаков, когда отворилась дверь — и вот он, Кристберг, лысый, дюжий, широкий датчанин с лицом младенца, и промышлявший и живший в одиночку. И вскоре мы затянули нечто совсем другое — датскую песенку, которую Кристберг переводил нам примерно так;

Перед летним отплытием Кристберг всегда шел к нам проститься, торжественно, словно расставаясь навсегда. Но мы убедились, что он не прочь бывал и задержаться с возвращением, чтобы по нему поскучали, — а мы и правда скучали.

— Мы уже волновались, Николай, — непогода такая, а вас нет и нет.

Но оказывалось, что он, приплыв, с неделю затем пропадал в городе.

— …Взбодрился там слегка. Столько ж времени был, скорчась в старой скорлупе. А в городе ни одной тебе поливочной машины. Так и въелась грязь в асфальт. В трамваях толкотня, суетня! — Бутылочку-другую хлебной раздобыл… Походить решил, размять старые кости…