Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

— Он выстроил эту тайную крепость вот здесь. Пятый эскадрон французского Иностранного легиона. Все как на подбор герои, орлы. Зольдат Иностранного легиона. — Вебер снова козырнул своему отражению и щелкнул каблуками. — Солнце палит так, что губы трескаются. К чертовой матери, этакая досада, лошади лягаются, пыль столбом. Мне это не по нутру. Лупят почем зря…

«… я самая одинокая из смертных. Мне даже не с кем выпить, а у тебя хотя бы есть собутыльники, пускай плохие, но есть. Я несчастна, и нет исхода моим страданиям. Ты часто звал меня на помощь. Теперь сама я шлю тебе мольбу в своем беспредельном отчаянии. Помоги мне, спаси меня, беда подступает отовсюду, грозит, неистовствует и вот-вот обрушится на мою голову».

— … это он сочинил Библию. Только самый мозговитый человек может докопаться, что Библию написал Моцарт. Но тебе, ясное дело, не ухватить мою мысль. Я ужас до чего мозговитый, — говорил моряк консулу. — И ты тоже, надеюсь я. Тебе еще выпадет счастье, надеюсь я. Только черт меня побери совсем, — сказал он вдруг с тоской, вскочил и отвалил от стойки.

— Американ для меня не надо, нет. Американ не надо для мексикан. Этот человек, он есть осел, — сказал сводник задумчиво, проводив моряка взглядом, потом обратился к легионеру, который разглядывал револьвер, держа его на ладони бережно, как драгоценность. — Я понимает, мексикан всегда друг англичану. — По его знаку Рой Мух снова налил им выпить, разумеется за счет консула. — А сукин сын американ я не может терпеть, они делают плохо тебе и мне. Я мексикан всегда, всегда, всегда, ведь так? — заявил он торжественно.

— jQuiere usted la salvacion de Mexico? — вопросил вдруг радиоприемник откуда-то из-за стойки. — jQuiere usted que Cristo sea nuestro Rey? [226] Хотите ли вы спасения Мексики? Хотите ли вы, чтобы Христос стал нашим царем? (исп.).

И консул увидел, что начальник над трибунами положил трубку, но по-прежнему стоит подле телефона вместе с начальником над садами.

— Нет.

«… Джеффри, почему ты не отвечаешь? Мне остается лишь надежда, что мои письма до тебя не доходят. Я поступилась своей гордостью, молила о прощении и сама простила тебе все. Я не могу, не хочу верить, что ты разлюбил, забыл меня. Или быть может, тебе пришла в голову нелепая мысль, будто мне без тебя лучше, и ты жертвуешь собою, дабы я обрела счастье с другим? Мой милый, мой любимый, как мог ты подумать такое? Мы способны дать друг другу бесконечно больше, чем все другие, мы начнем заново супружескую жизнь и создадим еще…»

— … ты есть мне друг всегда. Я будет платить за тебя, и за себя, и за этот человек. Этот человек есть друг мне и ему. — Сводник нарочно хлопнул консула по спине в тот самый миг, когда он пил залпом. — Тебе надо его позвать?

«… А если ты меня разлюбил, если ты не хочешь, чтобы я вернулась, напиши мне об этом. Твое молчание ранит, терзает меня, изматывает силы и душу. Напиши мне, что ты доволен жизнью, что ты радуешься или страдаешь, что душа твоя безмятежна или обливается кровью. Если ты утратил прежние чувства ко мне, напиши хоть словечко про погоду, про наших знакомых, про улицы, по которым ты ходишь, про горы… Джеффри, где ты? Я не знаю, не знаю, где ты теперь. Ах, как это жестоко. Куда мы идем, скажи? В какую неведомую даль уходим мы безвозвратно рука об руку?»

Голос сводника звучал теперь явственно, перекрывая шум, а поодаль снова слышался голос того моряка, он возвращался: смешение языков, Вавилонская башня, подумал консул, вспомнив поездку в Чолулу.

— Ты мне что говори, а я тебе что говори? Япония плохо для Соединенный Штаг, для Америк… No bueno. Мексикан выкладывай восемнадцать. Мексикан стой за Соединенный Штат. Правда, правда… Давай мне сигарета, давай сюда. Давай мне спичка, давай сюда. Я, мексикан, стой за Англия…

«… Где ты, Джеффри? Если б я только знала, где ты, если б я только знала, что нужна тебе, поверь, мы давно уже были бы вместе. Жизнь моя неразрывно и навсегда связана с твоей жизнью. Напрасно ты думаешь, будто обретешь свободу, если избавишься от меня. Ты можешь лишь обречь нас на кромешный земной ад. Ты можешь лишь освободить чуждую стихию, и тогда мы оба погибнем. Джеффри, мне страшно. Почему ты молчишь, почему не напишешь, что произошло? Чего ты хочешь? И чего ждешь, господи боже? Какая свобода может сравниться со свободой в любви? Плоть моя изнывает от тоски по твоим объятиям. Я опустошена, истерзана, я не могу жить без тебя. Язык мой присох к гортани, потому что нам нельзя говорить друг с другом. И если что-нибудь случится с тобой, если только ты это допустишь, знай, ты изувечишь мое тело и душу. Я вся в твоей власти. Спаси…»