Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

— Сервантес!

— …представляет собой духовное начало, которое в современном мире играет роль, подобную роли христианства в древности. Мэттью Арнольд в своем сочинении о Марке Аврелии пишет…

— Сервантес, ради всего святого…

— «…Наоборот, те императоры, которые стремились к подавлению христианства, считали, что имеют дело с презренной философией, подрывной политической деятельностью и низменной моралью. Будучи людьми, они относились к этому примерно так, как наши ревнители нравственности относятся к мормонам; будучи правителями, они относились к этому, как наши либеральные деятели относятся к иезуитам. Нечто вроде мормонов…»

— «…организация, созданная как громадное тайное общество, преследующее непонятные политические и общественные цели, каковое Антоний Пий…»

— Сервантес!

— «Внутренняя и определяющая причина такой трактовки, без сомнения, кроется в том, что христианство являло собой новый дух в мире, подвластном Риму, и было призвано воздействовать на этот мир в качестве растворителя; поэтому христианство с неизбежностью…»

— Сервантес, — сказал консул, перебивая Хью, — вы родом из Оахаки?

— Нет, сеньор. Из Тласкалы. Я тласкалец.

— Так-с, — сказал консул. — И что же, hombre, там, в Тласкале, растут вековые деревья?

— Si, si, hombre. Вековые деревья. Много деревьев.

— И Окотлан. Окотланская святыня. Ведь это в Тласкале?

— Si, si, senor, si, Окотланская святыня, — подтвердил Сервантес, отходя к стойке.

— И Матлалкуэятль.

— Si, hombre. Матлалкуэятль. Тласкала.

— И лагуны?

— Si… много лагун.

— И разве лагуны эти не изобилуют водоплавающей птицей?

— Si, senor. Muy fuerte… в Тласкале.

— Ну вот, — сказал консул, оборачиваясь к Хью с Ивонной, — что же вы имеете против моего предложения? Что же с вами такое, друзья мои? Может, ты все же раздумал охать в Веракрус, Хью?

У двери вдруг вызывающе громко забренчала гитара, и Сервантес снова подошел к ним:

— Эта песня имеет название «Черные цветы». — Сервантес хотел было подозвать гитариста. — Там поются такие слова: «Я страдаю потому, что твои губы говорят всегда ложь и поцелуй их приносит смерть».

— Гоните его в шею, — сказал консул. — Хью, cuänlos trenes hay el dia para Vera Cruz? [207] Сколько поездов в день отправляются в Веракрус? (исп.). Гитарист заиграл что-то другое.

— Это песня крестьянина, — сказал Сервантес, — про быков.

— Хватит с нас быков на сегодня. Гоните его отсюда, рог favor, — сказал консул. — Что это с вами, право? Ивонна, Хью… Такая бесподобная, дивная мысль, и такая разумная. Поймите же, под лежачий камень, — камень, Сервантес! — вода не течет… Тласкала как раз по пути в Веракрус, Хью, поверь моему слову… И больше мы никогда не увидимся с тобой, старина. Такое у меня предчувствие… Надо выпить по этому случаю. Брось, меня не проведешь, я тебя насквозь вижу… Пересадка в Сан-Мартин Тексмелукан в обоих направлениях…

За дверьми, с низкого неба коротко прогремел гром, Сервантес проворно принес кофе; чиркая спичками, он предлагал им прикурить.

— La supersticion dice, — сказал он с улыбкой, зажег ещѳ спичку и поднес ее консулу, — que cuando tres amigos prenden su cigarro con la misma cerilla, el ultimo muere antes que los otros dos [208] Есть поверье, что, если трое друзей прикурят от одной спички, последний умрет прежде двух других (исп.). .

— У вас в Мексике есть такое поверье? — спросил Хью.

— Si, senor. — Сервантес кивнул. — Но на войне с этим нельзя считаться, потому что там у многих солдат бывает только одна спичка.

— «Огненная палочка», — сказал Хью, закрывая огонек ладонью, в то время как консул прикуривал. — У норвежцев спички называются куда образней, чем у нас.

…Смеркалось; гитарист, кажется, сидел теперь в уголке, и на нем были темные очки, последний автобус уже ушел, они опоздали и не могли бы уехать при всем желании, а ведь автобус этот отвез бы их в Тласкалу, домой, но зато теперь, когда они пили кофе, консул, казалось ему, снова вдруг заговорил трезво, красноречиво, непринужденно, он поистине был великолепен и не сомневался в том, что Ивонна, сидящая напротив, счастлива с ним, как прежде. «Огненные палочки», Хью сказал, что у норвежцев так называются спички, вспомнилось ему. И он говорил про индо-арийцев, про иранцев, про священный огонь, который жрец призывает с неба при помощи огненных палочек. Он говорил про священные возлияния, про нектар бессмертия, о котором сказано в «Ригведе», про гашиш, который, надо полагать, действует почти так же, как мескаль, но тут он предусмотрительно переменил тему и говорил уже про норвежскую архитектуру, или, верней, про архитектурные памятники Кашмира, где, можно сказать, преобладает сугубо норвежский стиль, взять хотя бы деревянную мечеть в Хамадане с ее тонкими, высокими минаретами и орнаментами, словно парящими по верху стен. Он говорил о парке Борда в Куаунауаке, напротив кинематографа сеньора Бустаменте, о том, что парк этот почему-то живо напоминает ему берег Нишат Бага… Консул говорил о ведических богах, которым, собственно, не присущ антропоморфизм, а вот Попокатепетль и Истаксиуатль… Или это не так? Но все равно консул уже снова говорил о священном огне, священнодейственном огне, о каменном прессе для отжимания божественного вина, о жертвенных хлебах, быках и лошадях, над которыми жрец произносит нараспев ведические изречения, о том, что обряд возлияния поначалу был очень прост, но со временем становился все сложнее, свершался с неукоснительным соблюдением всех правил, и при малейшей оплошности — хихикс! — жертва теряла силу. Возлияния, божественный напиток, мескаль, ох, мескаль, да, он вернулся к этому и сразу снова повел речь о другом, почти так же хитроумно, как раньше. Он говорил о женах, которых приносили в жертву, и о том, что в рассматриваемые времена в Таксиле, близ Кхиберского перевала, бездетная вдова могла вступить в левиратный брак со своим деверем. Консул вдруг обнаружил некую глубинную связь, помимо простого созвучия, между Таксилой и Тласкалой: ведь когда великий ученик Аристотеля — послушай, Ивонна, — Александр Македонский вступил в Таксилу, разве он не заручился наперед, как сделал и Кортес, поддержкой Амбхи, повелителя Таксилы, который тоже видел в союзе с чужеземным завоевателем превосходный способ избавиться от соперника, только не от Монтесумы, а от Паураве, что властвовал в междуречье над землями от Джхельмы до Ченаба? Тласкала… Консул говорил не хуже сэра Томаса Брауна про Архимеда, Моисея, Ахиллеса, Мафусаила, Карла Пятого и Понтия Пилата. Консул говорил также про Иисуса Христа или, вернее, про Юса Асафа, который и был Христом, согласно кашмирской легенде, — после снятия с креста он ушел в Кашмир, дабы отыскать исчезнувшие колена Израилевы, и там, в Шринагаре, умер…