Надежда Нелидова - Молчание девчат [сборник]

Тогда он буквально вдавливал, вбивал каблуки в её лицо — она неделю лежала в районной больнице. И влепили ему целых полтора года! Учли письменное заявление Валентины: «Прошу не лишать мужа свободы».

Не из-за любви к мужу, конечно — из-за животного, леденящего страха перед ним. Он и раньше грозился: «Посадишь в тюрьму — убью. Подашь на развод — убью».

Ах, если бы сгинул в тюрьме — говорят, там таких ершистых, с гонором, не любят. Или бы нашёл себе зэчку с таким же характером, пусть бы дрались. Но чуда нет. Отсидев срок, муж вышел — и всё началось снова. Только — хуже.

Поводов для придирок было хоть отбавляй. Не выученный урок дочери. Детская шалость сынишки. Ревность: «Со мной бревно бревном, а с другими, небось, без меня кувыркалась». Запах угара в бане. Просто дурное настроение, головная боль с похмелья…

Хотя он и не хмелел никогда, хоть влей в него цистерну — тоже как Гришка Распутин.

Был у него такой фирменный кураж: часа в три ночи растолкать жену, выгнать из постели, чтобы та приготовила еду. Разогретый ужин, к примеру, муж есть не желал: только свежее и обязательно из нескольких блюд. Как в столовой: суп, второе, компот. С криком: «Невкусно!» — швырял тарелки на пол.

Мало ли способов поиздеваться, досыта покуражиться над покорными, зависимыми от тебя людьми, если прекрасно знаешь, что это останется безнаказанным?

— Не верю, — говорю я. — Ведь не на необитаемом острове жила эта семья.

Свидетелей, как выяснилось потом — было хоть отбавляй.

На ферме муж бил Валентину у всех на виду. Скотницы чесали в затылке, но так и не поняли: за что это он её, интересно, а?

В другой раз соседка идёт — а Валентина стоит у своей калитки и плачет. Попросила соседку: «Зайди в дом, зашей мне голову». Сняла платок, а у неё вся голова в кровище!

Ко всем в деревне придирался Валентинин муж. Характер несносный: Гришка Распутин и есть Гришка Распутин. Придёт, рассказывают, в чужую избу, и давай выступать. Но рук предусмотрительно не распускал: там крепкие мужичьи кулаки могли и сдачу дать.

— Гришка, — говорили ему, — слабо с мужиком связаться? С бабой воюешь?

Он ржал:

— А бабу бить приятней: она мягкая. Кулак будто в подушку проваливается.

В последнее время дочь всё чаще повторяла:

— Если не убьёшь папу, я повешусь.

Как-то Валентина вышла в сени — а дочка стоит на табурете и делает из верёвки петлю. Мать успокоила её. Пообещала «что-нибудь» сделать с папой.

После очередной выходки отца дочка собрала вещи и пошла к автобусной остановке — уезжать навсегда. Валентина побежала следом, уговорила вернуться. Снова подтвердила, что с папой сделает «что-нибудь».

А муж точно сам изо всех сил приближал свой конец. Запил во вторник, пил и безобразничал в среду, четверг, пятницу.

— Он ребятам три ночи спать не давал… Уроки учить не давал… А им в школу идти… Бил посуду, рвал занавески на окнах, гонялся за всеми с железной кочергой. Плясал, кидался кроличьими шкурками… Под конец запер дверь на ключ, спрятал ключ в штанах. Задвинул вьюшку в печи, где ещё вовсю тлели синие огни. Сказал: «Ну, сволочи, подохнем все. Кто окно разобьёт — убью»… Сам уснул… И я убила…

Валентине дали один год.

Мы идём с рассказчицей. Я размышляю вслух:

— Вот и у нас, идёшь по вечернему городу… Это только кажется, что он тих и безмятежен, в россыпях тепло освещённых окошек. За уютными оранжевыми, голубыми, зелеными шторами люди плачут и смеются, любят и мучаются, пьют и грустят, кричат от боли и поют от счастья. Иногда и кричат, и плачут.

Соседи подмигивают: «Муж и жена — одна сатана», «Милые бранятся — только тешатся», — слыша за стеной вопли истязуемых женщин.

— «Муж и жена — мука и вода. Такое тесто замешается — обратно не раскатаешь»… — подхватывает собеседница. И предлагает: — А хочешь, сходим на кладбище сходим? Вон, лёгок на помине, Гришенька наш благоверный. Он заодно и покажет Валентинину могилку.

— Постой, — я будто резко натыкаюсь на стену. — Или я чего-то не понимаю, или… Валентина — умерла? А муж её — жив?! Ты ничего не напутала?

— Дак, а я чего толкую: Гришка Распутин и есть! Того тоже убивали-убивали — недоубили. И это тоже наше… Чудо-юдо деревенское. Весь был как рубленый бифштекс, два дня лежал в сенцах. Им бы насторожиться, проверить: почему не протух?

Да потом в снегу ночь провалялся. Послушали: сердце бьётся! Откачали его в больнице. Ногу вот только мороженую отпилили, гангрена начиналась. Дочка с сыном в интернат сразу ушли.