Дженнифер Клемент - Молитвы об украденных

Хосе Роса наблюдал за нами молча. Он заглядывал в дверь, подняв к лицу руку и уткнувшись носом в белый хлопковый рукав.

Мы смыли едкую гадость, но было очевидно, что она уже частично проникла внутрь. Паула стояла голая, безмолвная и дрожащая посреди маленькой туалетной комнаты.

Это Эстефания придумала завернуть ее в ветхую занавеску, висевшую в классе.

Мы проводили Паулу через заросли вниз к шоссе и снова вверх к ее дому. Она наотрез отказалась взять у кого-нибудь из нас пластиковые шлепки и ковыляла босиком. Ей не хотелось, чтобы мы обожгли ноги, если в траве по дороге к дому вдруг окажется гербицид.

Мы передали Паулу ее маме. Та только руками всплеснула:

– Час от часу не легче!

Мы понимали, что тело Паулы не сосуд, из которого можно вычистить отраву ершиком.

Свою маму я нашла за домом. Она сидела на земле и созерцала пивное кладбище. Вздыбившиеся волосы окружали ее голову желтым нимбом. Бутылки из коричневого стекла и серебристые банки блестели и переливались под утренним солнцем.

Я присела рядом с ней.

Мама посмотрела сначала на меня, потом на солнце и произнесла:

– Что ты так рано, а?

Меня еще била дрожь.

– Господи, Ледиди, – встревожилась мама. – Что такое стряслось?

Она наклонилась ко мне и обняла. Я рассказала ей все, как было.

– Дочка, детка моя, это предзнаменование, точно. Нас пометили. Теперь жди беды.

Она оказалась права. Позже, когда Паулу похитили, я в этом уверилась. Пауле суждено было стать первой.

Той ночью у меня, Эстефании, Марии и Паулы впервые пошли месячные. Моя мама говорила, это из-за полнолуния. Мама Эстефании говорила, это из-за яда: мол, он расшевелил в нас что-то дурное.

Но мы-то знали, что произошло на самом деле. Хосе Роса увидел нагую Паулу.

Он увидел ее смуглую кожу, и груди с мягкими гранатовыми сосками в широких коричневых ореолах, и черный пушок в низу живота. Он увидел ее свежую девичью красоту. В тот миг мы вчетвером превратились в одну женщину, как будто Хосе Роса раздел взглядом нас всех.

Я поклялась маме, что никогда не открою Марии тайну ее рождения.

– Не хочу ворошить прошлое, – сказала мама.

– Я буду молчать.

Чем старше становилась Мария, чем незаметнее делался шрам на ее губе, тем больше она походила на отца. Если бы он ее встретил, то принял бы за свое отражение в зеркале.

Моя мама тоже это замечала. Она подолгу не сводила с Марии глаз, изучая ее черты и разрываясь между двумя желаниями: сжать Марию в объятиях и со всех сил заехать ей по лицу.

Я любила Марию. В этом богонеугодном-богонеспасаемом-адскопламенном углу, как мама называла нашу гору, не было человека добрее Марии. Даже опасных огненных муравьев она давила скрепя сердце.

Тот год, когда нас учил Хосе Роса, запомнился мне чередой событий.

Первое событие – это появление нового учителя и его визит к нам домой, завершившийся у пивного могильника. Второе знаменательное событие – это когда Паула угодила под гербицидный ливень.

За ходом времени я следила по маминым отраставшим волосам. К окончанию учебного года их черные корни доросли ей почти до ушей. Она не перекрашивалась обратно в брюнетку, не осветлялась заново и даже не подравнивала концы, потому что салон красоты закрылся. Закрытие салона красоты было третьим событием года.

Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал. Никаких следов не осталось.

Рут как в воду канула.

Бабушка Эстефании София, державшая магазинчик ОКСО через дом от салона Рут, поднялась раньше обычного и пошла открывать торговлю. Это было десятого декабря. София ожидала вала паломников, которые побредут по всем дорогам и тропам Мексики в сторону Мехико, чтобы двенадцатого декабря поучаствовать в праздновании дня Святой Девы Марии Гваделупской.

София, как всегда, проходила мимо салона красоты. Прозрачная зеленая дверь из рифленого пластика была распахнута на улицу. София сунулась внутрь и позвала Рут. Ответа не последовало.

По ее словам, она не взялась бы судить, что за пятна алели там на полу: брызги крови или капли красного лака.

Звонить в полицию дураков не нашлось. Мы ждали.

Когда мы оказывались возле салона под не снятой еще вывеской «Греза», то невольно заглядывали в окно в надежде увидеть Рут. Но видели только две сушилки, под которыми совсем недавно сидели наши мамы, и две пустые раковины, где Рут мыла нам головы. На подоконнике за продырявленным стеклом по-прежнему стояла менора.