Татьяна Бутовская - Вернусь, когда ручьи побегут

«Объявляется посадка на рейс Ленинград – Симферополь» – сообщил хриплый голос из динамика.

Потом Александра изнурительно болела. Чахла. Участковый доктор пожал плечами, сказал про ослабленный иммунитет и возможное нервное истощение, прописал витамины и микстуру Кватера, посоветовал к невропатологу обратиться. Надя металась между больницей Эрисмана, где врачи вытаскивали Симочку с того света, и домом Камиловой.

Александра почти не спала, день и ночь мозг ее лихорадочно работал: казалось, еще немного, еще одно усилие – и выход будет найден, ответ где-то рядом, надо только нащупать, и тогда все разрешится. Но ничего не разрешалось.

Мурат писал, звонил. Первые звуки его голоса попадали прямо в кровь, как укол морфия, и растекались по жилам острым блаженством. Через пару минут эйфория заканчивалась: мужчина жалил ее своим спокойствием и душевным благополучием – как казалось. Никакого душевного благополучия на самом деле не было: Мурат в это время тяжело, надрывно разводился с женой, о чем Александра не знала. Она выплевывала в него свою порцию накопленного змеиного яда. Он тихим делался, будто столбняк на него находил, но оставался неизменно живучим. Непотопляемым. Неуязвимым. Как бы его уничтожить, размышляла Александра, выпивая ложку микстуры Кватера и аккуратно закручивая пробку на бутылке, стереть с лица земли, растворить в кислоте, чтобы никаких следов пребывания… Будто и не существовал человек. Она обстоятельно, трепеща от запретного удовольствия, думала, как будет его уничтожать: в какое время суток, в каких географических широтах, каким способом – с оттяжкой, или сразу и наповал, или невзначай, походя. Попадались интересные, достойные варианты. Но ни один не достигал конечной цели: было горько, невыносимо горько от того, что чужую душу бессмертную все равно не уничтожить, а хотелось-то именно душу! Так вот ткнуть остреньким в самую сердцевину – и нет души! – вытереть руки чистеньким полотенчиком и успокоиться, наконец, чаю выпить. Но тут вдруг недосягаемая Муратова душа обнаруживала свое близкое, почти физически ощутимое присутствие. Была она тиха, невинна и красива, с разглаженным светлым лицом. «Я тоже страдаю, – шептала она Муратовым голосом, – но я полна любви, а ты – нет, бедная!»

Александра заживо сгорала, посмертный ад ее уже не пугал.

– Слушай, Надя, – говорила она подруге и прижимала руку к груди, – вот этот огонь внутри – это не любовь. Ему все равно, что сжигать и где гореть. Он нехорошего, темного происхождения. Понимаешь, Надя, ад и рай… у них одно и то же лицо, они единоутробные близнецы… И такая тонкая, как волосок, грань перехода от одного к другому.

«Изгваздалась вся!» – думала Надя, глядя в невыносимые Александрины зрачки.

– К доктору тебе надо!

– Понимаешь, Надя, – сбивчиво продолжала Камилова, не слушая, – чем сильнее я пытаюсь вырваться, тем сильнее меня отбрасывают назад, мне не побороть эти силы, мной играют: ход белых, ход черных, я просто поле, и мой личный результат в этой партии никого не интересует!

У Нади пухла голова, казалось, еще немного – и лопнут сосуды в мозге.

– Саша, тебе помощь нужна, тяжело смотреть, как ты изводишь себя, надо что-то делать!

– Нет, нет, я сама, я должна сама, я уже близка!

– К чему?!

– К пониманию. К пониманию смысла происходящего. Ведь должен быть какой-то смысл. Я хочу понять!

Не к пониманию ты близка, а к дурдому, с бессильным отчаянием думала Надя.

– Не надо сейчас ничего понимать, воспаленным мозгом ничего не поймешь. Поймешь позже, когда придет время. А сейчас жить надо, просто жить!

– Это как?

– Что «как»?

– Как живут? – Она схватила Надю за руку, жадно ожидая ответа.

Всё, хватит, решила в этот момент Надежда, отводя глаза, – сил больше нет, пусть сама живет как хочет. Свихнется – и черт с ней! Сколько переговорено, сколько опилок перепилено – все без толку. Хочет жить в аду – пусть живет. Кто виноват, что у нее внутри программа саморазрушения, так и ходит с зажженной спичкой, ищет пороховую бочку. И удержать – невозможно, хоть кол на голове теши. Оставить ее на время! Все что могла для нее сделать – сделала. Надо о себе подумать. В конце концов, не может Надя жить только камиловской жизнью. Своей надо жить! Оставить!.. А если вены порежет? Не порежет – у нее Танька.

Когда уходила в тот день от Камиловой, Вадик задержал ее в прихожей. «Что с ней происходит? – хмуро спросил он, теребя в кулаке бороду. – Можешь объяснить?» «Кризис возраста, – ответила Надя. – Пройдет».