Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

– Что… со мной… происходит… – Девочка как будто выталкивала слова из глотки. Он не узнавал ее голос. Снова крикнули – дико, нечеловечески – и наступила тишина.

А потом кто-то зашевелился. Раздался рык, от которого затряслись стены дома.

– Ахгрррр! – сказал один голос.

– Гррр-ар! – ответил второй.

Вокруг дровосека все потемнело, и он провалился в забытье.

Когда он открыл глаза, в синем небе над ним созревала луна. Было очень тихо. Дрожа и стуча зубами, дровосек поднялся, заглянул через окно и в свете луны разглядел шаль в кресле, отброшенное в сторону вязание и клочья серой шерсти на полу. На столике у окна стояла корзинка с пирожками. Дровосек бросил на нее дикий взгляд, развернулся и помчался прочь.

К полуночи он был совершенно пьян. Трактирщик только успевал подливать из бочки. Вокруг него собрался народ, одни кричали: «Брехня!», другие ругались: «А ну заткнитесь! Давай дальше!»

– А п-потом я вззз-зял топор и каааак рубану его! – Дровосек показал, как он рубанул волка. – Брюхо ему – хрясь! А оттуда они!

– Живые?! – ахнул кто-то.

– А то!

– А шкуру-то с волка хоть снял?

– Да нн-ну ее! – махнул рукой дровосек. – Старый он б-был, п-п-п-плешивый!

В ночном лесу разгулялся ветер. С треском хлопнул незакрытый ставень, а в печной трубе свистнуло что-то лихо и весело.

– Она решила остаться у бабушки, – сказала женщина, испуганно прислушиваясь. – Я так и думала!

– Будешь навещать ее, – равнодушно ответил мужчина.

– Буду, – вздохнула она.

Ветер оборвал с деревьев отжившие листья и швырнул в озеро, поднял волну, разметал сухие ветки над медвежьей берлогой. Зверь выбрался наружу, доковылял до тропы и остановился, принюхиваясь. Пахло знакомо. Он отлично помнил, что обладательницу этого запаха нужно обходить стороной. И медвежат учил: тронешь человеческого детеныша с красным лоскутом на голове – от тебя самого только лоскут останется, это каждый в лесу знает.

Медведь свернул с человеческой дороги и скрылся в чаще. Мужчина и женщина в доме подтаскивали тюки к двери. В трактире пили и гоготали. Дровосек храпел, уткнувшись в соседа.

Где-то вдалеке выли волки.

Две серые тени мчались через лес, по ночным холмам, под огромной луной – золотой, как кусок тающего масла.

«А Кот в сапогах стал знатным вельможей, – рассказывали про него. – И с тех пор охотился на мышей только изредка».

Слегка поправляя классика, существует ложь, наглая ложь и счастливые финалы сказок. Людей хлебом не корми, дай только присобачить к чему-нибудь хэппи-энд. К своим-то жизням не всегда получается, вот они и отводят душу на чужих.

На мышей кот охотился изредка, потому что после съеденного великана у него от них начиналась изжога. «Психосоматика, как пить дать», – грустно думал он, провожая взглядом очередную несостоявшуюся добычу.

Само собой, вокруг визг, писк, крики и опрокинутые табуретки. Мышь тем временем с достоинством удаляется под плиту.

А Маркизу потом кухаркины жалобы выслушивать: «Ваш кот даже мышей не ловит!»

И вельможество продлилось недолго. Ровно до того момента, как наследник Маркиза и Принцессы расчихался, дернув его за хвост.

Что тут началось! «Аллергия! Аллергия! Ах, у нас в роду непереносимость кошек!»

Ну и выставили за милую душу.

Маркиз сам лично сапожки вынес. «Ты, – говорит, – извини, брат, что так вышло». И глаза отводит в сторону. Совестливый! Совестливые хуже всего. Сделают гадость, а мстить им никак не получается, поскольку понятно, что и так мучаются. Даже в ботинки не нагадишь: куража не хватает. Тьфу!

«Я за тебя не беспокоюсь, – говорит. – Ты же котик. Вас все любят».

И дверь замка закрыл изнутри. Как иллюстрацию к всеобщему обожанию.

А кот побрел навстречу любви и признанию.

Позже, вдумчиво анализируя свои похождения и зализывая шерсть так, чтобы шрамы не бросались в глаза, он пришел к выводу, что с двумя качествами ему не повезло.

Во-первых, окрас. Родиться черным котом в семнадцатом веке – не такая бесспорная удача, как может показаться.

Во-вторых, рост. То ли перепелиных яиц в детстве переел, то ли бабушка когда-то согрешила с водолазом, но только люди непривычные шарахались. А привычные сперва стреляли.