Андрей Курков - Серые пчелы

Он представил себе сотни людей с мрачными, мокрыми лицами, которые шли по асфальту к кладбищу и к церкви, представил себе Галину, шагающую, опустив голову, вместе с ними. И стало ему больно, будто каждый из этих идущих специально наступал ногой на него, лежащего на асфальте, брошенного под тысячи ног неизвестно за какие грехи.

В углу палатки слева перед картонным Николаем Чудотворцем, что размером с почтовую открытку был и обычно с Сергеичем в бардачке «Жигулей» ездил, в банке горела церковная свеча. По мягкой брезентовой крыше тарахтели крупные капли дождя. Пасечник то и дело задирал голову, прислушиваясь к непогоде, но потом опять возвращал взгляд на картонного Чудотворца, бородатое лицо которого язычок игривого пламени оживил.

Отдавшись скорби, блуждал Сергеич мыслями по развалинам церкви в конце родной улицы, по пустым, безжизненным домам уехавших соседей, по воронке от взрыва перед домом Митьковых, что в переулке Мичурина, по которому самый короткий путь пролегал с Ленина на Шевченко. Пролегал и до того, как переименовал он эти улицы, пролегает и нынче. В памяти всплыло прощание с Пашкой и дорога на Каруселино. И само Каруселино проплыло мимо точно так, как тогда, когда проезжал он его осторожно и боязно на машине, за которой послушно прицеп с ульями тащился.

Свеча горела неуверенно и неярко. Мокрый из-за дождя брезент палатки дышал на нее сыростью, не подпускал к себе ее свет, отталкивал, не выпускал из угла, куда Сергеич свечку поставил. И только Николай Чудотворец, казалось, радовался тому, что лик его виден был благодаря маленькому пламени лучше, чем лицо пчеловода.

Пробовал Сергеич сосредоточить свою скорбь на погибшем солдате Самойленко, о котором, кроме того, что тот погиб на Донбассе, ничего не знал. Пробовал, но мысли соскакивали на солдата Петра, что заходил к нему в дом с гранатой-гостинцем. Соскакивали они и на убитого с сережкой в ухе, что пролежал ползимы на поле и которого ни одни, ни другие не хотели забрать оттуда и предать земле, как положено. Вспомнил он и о взрыве, разорвавшем снайпера из Омска, что устроил себе боевое гнездышко на краю огорода у Крупиных. Тряхнул Сергеич головой, вздохнул. Две рюмки достал, бутылку. Одну рюмку наполнил до краев и под картонный образок святого поставил. Во вторую чуть меньше налил и сам выпил.

– Земля ему пухом, – прошептал.

И показалось ему, что некое особое эхо слова его подхватило. И шепот его словно повторился, сначала за спиной Сергеича, потом справа. Оглянулся он осторожно. Привыкший уже к к полумраку, внимательно осмотрелся и снова взгляд на свечу возвратил.

Она опустилась огоньком до края стеклянной банки. Еще чуть-чуть – и соскользнет ее желтенький ствол внутрь, упрется в стенку под горлышком, там и потухнет.

И тут мысли пасечника сами на убитого не известного ему Самойленко соскочили.

Стал он его себе воображать, но в воображении только лежащий убитый солдат в форме возник. Без лица и даже без рук, разбросанных в стороны. На черной земле, только-только от снега освободившейся. И словно увидел он, как из земли черной трава полезла, и чернота земли исчезать стала. Поднялась трава, распушилась, разбросала свою зелень, замазывая ею черноту, и пропал солдат, слился с травою, покрылся ею. Стал невидимым и неразличимым.

Расстелил Сергеич спальный мешок. Свечка тут же сама потухла.

Закрыл глаза и стояние на коленях у дороги припомнил. Всех этих людей бесконечное множество, и самого себя, и Галю.

«Зачем все это? – подумал. – Ну не герой же он, не космонавт!»

Всплыли в памяти давние похороны, когда их убитого односельчанина с войны в Афганистане привезли. Да, все село на похороны пришло. На кладбище речи долгие говорили. Но на колени никто не опускался. Все прямо стояли. Одна только мать убитого пыталась на свежую могилу упасть, обнять ее. Но ее удержали, отвели в сторону, и пока окружена она была родней и близкими, солдаты в небо очереди из автоматов выпустили и укрыли могилу шалашом из траурных венков.

«Ну Господь с ним», – подумал Сергеич сразу и о том солдате с афганской войны, и об этом, с донецкой. Слились они в его мыслях.

Задремал пасечник. Потащила его клеть шахтерская вниз, в шахту снов. И увидел он себя в этой клети рядом с шахтерами, только сам он был в черной рясе и с крестом серебряным на груди. Ряса ремнем подпоясана, а к ремню противогаз прикреплен карабинчиком. С одной стороны – противогаз, а с другой – литровая фляга с водой. Минут десять клеть вниз ползла, прежде чем на дне черном остановилась. Первыми из нее шахтеры вышли, Сергеич в рясе – за ними. И тут хор зазвучал, мужской, церковный. Стал Бога славить. Голоса громкие, тягучие, даже грубые, обиженные, сердитые, а все слово-в-слово правильно поют.