Андрей Курков - Серые пчелы

Но Сергеич поблагодарил ее и за горячую воду, и за ужин. Попрощался тепло, почти по-родственному. И, сказав: «До встречи!», на порог дома вышел.

За калиткой, за забором, его зеленая «четверка» стояла. Темень вечерняя «обнулила» ее окраску. Теперь машина просто темной была и блестела местами матово, свет почти полной луны отражая. Где-то рядом на улице разговор громкий звучал. Двое мужиков о футболе спорили. Выловил Сергеич из их разговора слово «Динамо». Вскинул руку к волосам, проверяя – нет ли на голове его оранжевой кепки с логотипом «Шахтера»? Проверял и сам над собой смеялся мысленно, ведь помнил хорошо, что в палатку ее бросил.

Выехал к магазину «У Нади», и тут в свете фар перед машиной фигура с поднятой рукой возникла. Нажал он на тормоз. Машина словно споткнулась, сам пасечник грудью о руль ударился.

Вышел из машины сердитый. Готовый был уже идиота, под машину кидающегося, с головы до ног матом покрыть.

Виновник испорченного настроения ростом был пониже пчеловода. На ногах он стоял с трудом.

– До Веселого подвези, братуха! – попросил.

– До трассы могу, – сердитость в Сергеиче на жалость поменялась. На выпивших злиться бессмысленно.

– Там меня никто не подберет.

– А кто мне за бензин заплатит?

– За бензин? – переспросил пьяный. – А что, у тебя денег нет? Ты же «донецкий»!

Сергеич обалдел.

– Ну садись, – сказал он после короткого раздумья. – Отвезу! – последнее слово прозвучало из его уст, как угроза.

Но мужик этого не заметил. Подошел к машине, бухнулся на пассажирское сиденье.

– А кто тебе сказал, что я – «донецкий»? – спросил Сергеич, когда выехали они из села, оставив позади и церковь, и кладбище.

– Да все знают, – пассажир пожал плечами. – Ты ж как мылом смазанный! Вон Клим к Галке из магазина год клинья подбивал и все без толку, а как только ты появился – все, она твоя!.. Там у вас теперь же за бабами не побегаешь!

Он зевнул.

– И что? – спросил Сергеич. – Если я оттуда, значит херовый?

– А кто тебя знает, – пассажир махнул рукой.

– А если я херовый, то почему решил тебя до Веселого подвезти, хотя мне туда не надо?

– А я что? Я не сказал, что ты – херовый. Я сказал, что ты – «донецкий»…

Пассажир снова зевнул и уронил голову на плечо. Задремал.

Выехал Сергеич на дорогу, повернул к Веселому. Тут уже машин побольше стало. Фары встречных фур по глазам начали бить. На въезде, когда пятиэтажка, в которой он сегодня стригся, окнами справа засветилась, остановил он машину. Пассажира разбудил.

– Приехали! – сказал коротко.

Тот голову вскинул, в лобовое стекло уставился, обернулся к водителю:

– А ты можешь чуть дальше, супермаркет «Вакула» знаешь?

Ухмыльнулся Сергеич. Подумал, что нарочно так не придумаешь: сначала по совету Гали сюда стричься приехал, а вечером сюда же местного пьяницу привез, словно таксистом работать начал.

Отвез пассажира к супермаркету. Тот на прощанье удивил пчеловода – десять гривен на бензин дал.

– Тебя звать-то как? – спросил Сергеич выбиравшегося из машины мужика.

– Леха, – тот обернулся, и водитель внимательнее его лицо рассмотрел. Обычное лицо. Видно, что утром брился.

– Леха, я не из Донецка! Я из серой зоны. Понимаешь? Я всю жизнь на шахтах работал, никого не убил и ничего не украл!

– А я что? – Леха пожал плечами. – Я ж ничего… Это они, – он кивнул себе за спину. – Это они говорят… Да и по телевизору тоже…

Назад Сергеич ехал неспешно. Думал о Гале, о селе, об ее односельчанах, которые, как теперь стало ясно, его обсуждают.

Снова били по глазам фары встречных машин. Слепили. А он боялся поворот свой на полевую грунтовку пропустить. Все к рулю наклонялся да вперед всматривался.

Прошла еще одна летняя неделя. И поместилось в нее много звона пчелиных крыльев, много солнца, три встречи с Галей и ее борщ, сваренный без оглядки на время, протомленный на малом огне, с большими белыми фасолинами, которые сначала лопались шкуркой на зубах, а потом таяли на языке. Ужин из одного борща и состоял, но конечно к борщу, как и положено, черный ржаной хлеб она подала, водку и чеснок.

Тем вечером, а было это в пятницу, так хорошо Сергеичу в доме у Гали стало, что испугался он. Испугался, что еще два-три таких ужина, и не захочет он больше в палатку возвращаться, где каждую ночь через тонкую оболочку спального мешка и через прорезиненное брезентовое днище земля его в ребра своей твердостью толкала. Приживется он молча, не спрашивая у хозяйки дома разрешения. Ведь и так знает, чего она хочет. И желание у нее по отношению к нему законное. Так закон природы распорядился, что все живые существа парами жить хотят. Все, кроме пчел!