Так вот, может быть бомбёжка не ограничивалась теми двумя бомбами, и многочисленные ямы в лесу — также результат авианалёта?
Когда-то ямы уходили в лес от безнадёжного, поросшего хвощом болота. Болото было частью колхозных владений, но пахать-сеять на нём было нельзя. А тут как раз, в середине пятидесятых, подоспело необъяснимо замечательное явление тогдашнего социализма — бесплатная раздача подмосковной земли разным ведомства для блага их сотрудников, чтоб помогали себе грядками с картошкой. Тут-то болото и пригодилось. Прорыли канавы, сделали дренаж, поставили водокачку — и вперёд к победе коммунизма.
Время было воистину романтическое. Особенно для тогдашних детей. Вместо одного дома стало два. Дачная жизнь развивалась и росла как отдельная ветка на ещё небольшом деревце. Дома одни забавы и игрушки — на даче другие. Дома газовая плита, а на даче дровяная чугунка на улице. Дома электрический свет — на даче керосиновая лампа с фитилём. Здорово. И потом сама дорога! Если ехали на выходные, то сначала добирались до Казанского вокзала, а потом садились в поезд с паровозом. Он был чёрный и дымный, этот паровоз. Конечно, его интересно было разглядывать — все эти шатуны, огромные чёрные колёса, поршни, пыхтящую трубу.
Вагоны плацкартные, с полками. Народ почему-то сразу начинал есть, поэтому запах белого хлеба с колбасой едва ли не перебивал запах сгораемого в топке паровоза угля. Кто-то играл в карты, кто-то, не отрываясь, смотрел в давно не мытое окошко, а кто-то просто спал — дорога длинная, 61 километр проезжали за четыре часа, а то и больше. Долго так было не из-за паровоза, а от того, что казанская дорога в ту пору была одноколейная, с разъездами, где подолгу ждали дальние поезда или товарняк. Это когда-то казанка была едва ли не такая же передовая как «Николаевская». Один из основателей, Карл Фёдорович фон Мекк, задумывал её как путь в бескрайние просторы российского Востока. Но так случилось, что Запад оказался для государства всё-таки интереснее, и когда по двухколейной ленинградке вовсю курсировали электрички, казанская дорога сохраняла архаику российского «восточного экспресса».
Ещё интересней был капитальный отъезд на дачу летом. Ну, это вообще! Заказывали «трёхтонку». В неё долго и основательно грузили всё, что может понадобиться летом в щитовом домике для нормальной жизни — стулья, посуду, одежду, книжки, телевизор и даже зелёную лампу. Сам процесс открывания заднего борта машины, все эти замки, щеколды, возможность лазить в кузов и назад, запах машины, сиденья, ручка, которой в несколько усилий-оборотов заводили непослушный автомобиль, трах-тибидох двигателя — всё это вызывало чувство восторга.
Если отъезд на дачу всегда был нетерпеливо ожидаемым, то возвращение вызывало совсем иные чувства. Это было возвращение в иное пространство. Простота маленького мира с его одноэтажным домиком, редким забором, кузнечиками, бабочками и совсем юными яблоньками за несколько часов в поезде (а возвращались после лета всегда поездом) превращалась, по мере приближения к Москве, в мираж и далёкое воспоминание. После станции «Электрозаводская», если поезд шёл на тринадцатый путь, возникал гремящий ночной тоннель. За ним — высоченные, как тогда казалось, кирпичные дома, а рядом с ними огромные деревья-тополя, тревожно шумящие в своих кронах сырой листвой. К запаху поезда примешивался запах тёплого ветра, приносившего с собой через открытые окна ароматы позднего городского лета.
Но до возвращения ещё далеко — два, а то и три удивительных месяца, каждый из которых запомнится своими приметами. Июнь — множеством бабочек-траурниц, населявших окрестные поляны с молодыми дубовыми кустами и орешником, бардовой вкуснейшей земляникой на лесных опушках, белой фиалкой-любкой, запах которой поражал своей терпкой роскошью на фоне разноцветных, но почти безароматных полевых цветов, высокой травой с журчащими кузнечиками внутри, бесконечным днём и не жарким солнцем. Июль — слепнями и сеном. Газонокосилок тогда не было, и траву на садовом участке косили обыкновенной косой. А сено, чтоб не сгнило под дождём, затаскивали в дом. Вот комната, и в ней всё как обычно, только у окна — стог сена. Конечно, было интересней валяться не на кровати, а в этом самом стогу, вдыхая сенной аромат и ворочаясь среди покалывающей сухой травы. А слепням мальчишки тоже находили применение. Эту живую игрушку-самолёт было не жалко из-за её потенциальной кусачей злобности; в слепня втыкали спичку, поджигали её, и запускали слепня лететь, куда ему вздумается. Разумеется, о пожаре и сухом сене никто не думал. Да и путь слепня никто не отслеживал — некогда, пора было идти играть в солдатики.
Читать дальше