Сергей Хазов-Кассиа - Другое детство

Правильный прямоугольник между двумя длинными девятиэтажными домами. С одной стороны растут кусты, в которые мама, помнится, запрещала ходить, чтобы не порвать одежду, а с другой — низкий металлический заборчик, его постоянно красили то жёлтой, то зелёной краской. Большие каменные фигуры Крокодила Гены, Чебурашки и ещё какого-то фиолетового монстра, я уж и забыл, из какого мультика. Они немного пообтрепались за эти годы, но были ещё во вполне сносном состоянии. Ничто не менялось, разве что песочницу по весне обновляли, вот и теперь посреди детской площадки возвышалась гора песка, ещё не растасканного малышнёй. Яркое майское солнце освещало каждый закоулок, каждую скамейку, каждое деревце вокруг площадки. Сердце вдруг защемило от мысли, что я должен бросить всё это и никогда больше сюда не возвращаться. Почему именно никогда? Я и сам не знал.

— Ну, что ты мне скажешь, Тёма?

— В смысле?

— Ну что в «смысле», — передразнил меня Артур, — я хотел бы знать, Артём Сергеевич, зачем вы устроили всю эту хуйню.

Мне вдруг захотелось всё ему рассказать. Всё равно мы скоро расстанемся, и, возможно, больше не увидимся. Было неприятно думать, что в глазах лучшего друга ты навсегда останешься предателем. Хотя предателем я и так останусь, но по крайней мере этому будет объяснение. И, кто знает, может, не сейчас, так через много лет, когда эмоции останутся в прошлом, он поймёт и простит меня?

Но как сказать всё это? С чего начать? «Артур, я гомосексуалист и люблю Андрея», — так, что ли? Звучит слишком дико, чтобы произнести это вслух.

— Ну, что ты молчишь, Тёма? — начинал раздражаться Артур.

— Я не знаю, что тебе сказать, Артур. А что с Катей? — вдруг зачем-то спросил я.

— А тебе, блядь, какая разница, что с Катей? Или тебе твой новый друг не доложил до сих пор? Что же так всё странно у вас, ты ему всё рассказываешь, а он тебе нет?

Значит, она вернулась к нему. Значит, надежды нет.

— Ну, так что же?

— Что?

— Тёма, блядь, чё ты чтокаешь? Я тебя спрашиваю, зачем ты всё это наделал? Кто тебя просил? Зачем ты, блядь, рыло своё поганое суёшь везде, где не нужно?

— Не знаю, — только и смог промямлить я.

— А кто, блядь, знает? Я, блядь, думал ты мне друг, а ты просто подстава. Зачем ты вообще полез туда? Тёма, скажи мне, может я не понимаю чего?!

Да, да, да, Артур, Артурчик, милый мой дружок, ты ничего, ничегошеньки не понимаешь, но, боюсь, и не поймёшь. Как мне объяснить тебе?

— Тёма, ну что ты молчишь-то? А я тебе скажу, зачем ты это сделал. Ты всегда был, бля, таким правильным: это можно делать, это нельзя. Матом не ругайся, на людях не дрочи, трахайся только с теми, с кем мама разрешит, так ведь, правда? Ты ради этого всё сделал, чтобы все были такими же правильными, как ты? А тебе мама не говорила в детстве, что нехорошо друзей подставлять? Этому тебя, блядь, не научили?! А что обманывать нехорошо, это-то ты прекрасно, знаешь, так ведь? Только вот это нам всем обманывать нельзя, а как тебе, так можно, да, бля?

Я молчал. Из трещины в асфальте выполз муравей. Всё ему нипочём, ни с кем не надо объясняться.

Артур понял, что он не вытянет из меня ни слова, встал напротив и замолк, ожидая хоть какой-то реакции. Но я всё смотрел вниз, теперь перед моими глазами были джинсы Артура, муравья больше не было видно, и мне хотелось, чтобы он отошёл и позволил мне снова смотреть на асфальт.

— Эх, Тёма. Я думал ты мне друг. А ты просто… пидор, — сказал Артур, повернулся и быстро зашагал в сторону остановки.

Да, Артур. Ты прав. Я пидор. Просто пидор.

Я сидел у мутного окна плацкартного вагона, который увозил меня из этого города. Колёса перестукивали свою чечётку, за окном было темно, и лишь мелькали фонари на полустанках. Весь вагон давно уснул, только в другом его конце поскуливал младенец. Мне вовсе не хотелось спать, я смотрел на мелькавшие мимо тёмные тени деревьев, станции, проносящиеся встречные поезда.

Я дезертировал и не мог бы сказать, кто взял верх. Я уезжал не со спокойным сердцем, о нет. Несмотря на то что моя жизнь до этой минуты, в общем, приносила мне больше огорчений, чем радостей, она всё равно была моей. А теперь я ретировался, бежал в неизвестность. Но я смертельно устал. Устал бороться с мамой, не видел возможности заполучить Андрея и не хотел больше видеть Артура. Мне казалось, что я выбрал лучшее, что можно сделать в этой ситуации, — просто оставил поле боя. Но закончилась ли главная битва, та, что происходила внутри меня?