Сергей Хазов-Кассиа - Другое детство

— Что? — не расслышал Андрей.

— Поздно. Я уже влюбился.

— Ну ладно тебе, воробей, — вдруг сказал Андрей, придвинулся ко мне на табуретке и обнял меня.

Я уткнулся в его плечо, в его тёплое сильное плечо, которое я так хорошо знал и мог представить себе каждый обтянутый этой смуглой кожей мускул.

И я больше не увижу его, потому что непонятно, что сказать людям. Я заплакал. Навзрыд, не в силах остановиться. Мне так не хватало этого плеча, в которое можно было уткнуться и с которым можно было поделиться своими горестями. И теперь, когда я только обрадовался, что оно, наконец, появилось, что я в первый раз в жизни буду не одинок, оно снова уходит от меня, уводимое условностями, правильностями и неправильностями этого мира.

Андрей гладил меня по голове, как маленького, и от этого мне хотелось плакать ещё больше. Смутное воспоминание робко протиснулось сквозь толщу времени. Уже было в моей жизни плечо, в которое я плакал от того, что предстояло расставание. Мамин мужчина. Боксёр. Тогда речь шла всего лишь о неделе, но и один день казался бесконечно длинным без него. Теперь Андрей не хотел, чтоб мы виделись вовсе. Наконец я успокоился, и мне даже стало немного смешно от того, что я так разнюнился. Я посмотрел на него и засмеялся:

— Ну, как я теперь в школу пойду, такой заплаканный? Все подумают, что меня мама наказала.

— Ну, ты им скажи, что не мама наказала, а что поломалась твоя любимая машинка, — ответил Андрей.

— Так примерно и есть, так что и врать не придётся, — сказал я более серьёзно: внезапная весёлость прошла, оставив ощущение пустоты.

Мы оделись и вышли на улицу, Андрей побежал к остановке, он и так сильно задержался, а я решил не ходить в школу вовсе. Стоял пасмурный зимний мартовский день, но было сравнительно тепло. Домой я тоже решил не идти, чтоб не наткнуться на маму.

Да. Пора назвать вещи своими именами. В конце концов, я ведь неспроста полюбил мужчину. Эти истории с Сергеем, Артуром и мои фантазии — всё говорило только об одном. Я — гомосексуалист. Очень приятно, а вас как?

Ещё можно меня называть гомиком, гомосеком, педиком, голубцом, педрилой, голубым, петухом или просто пидором. Ничего от этого не изменится. А роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть чем. И все эти определения, созданные чтобы оскорблять «нормальных» мужчин, для меня не играли никакой роли, потому что были просто немного обидными номинативами моей сути.

Я не хотел верить, что мы больше не увидимся с Андреем, но даже если и так, я был благодарен ему уже за то, что он помог мне понять, что не стоит даже пытаться найти какую-то там девушку. Наоборот, мне нужно искать, как сказала бы мама, единомышленников среди таких же, как я. Я не знал, где и каким образом их искать, но был уверен — рано или поздно они найдутся, не в деревне же я живу, в самом деле.

Мне стало легко от того, что я нашёл то слово, что так долго скрывалось и боялось быть произнесённым. С Андреем или нет, теперь я знал, что я такое.

Целую неделю я был страшно занят. Днём я выслушивал жалобы Артура или Кати, или их обоих вместе, а вечером ругался с мамой. Не было ни секунды покоя. Андрей не звонил, но его имя произносилось так часто, что мне казалось, мы живём впятером. Несмотря на нашу последнюю беседу, я был уверен, что мы увидимся. Но даже если и нет, всё равно он навсегда останется в моём сердце, как мой первый любовник, моя первая любовь, мой первый мужчина. Достаточно было прокрутить в голове эти словосочетания, как на душе становилось хорошо и спокойно, и казалось, что всё сложится так, как мне того хочется, и мы непременно будем вместе.

Через неделю он и правда позвонил и предложил увидеться. Наутро, впрочем, снова завёл разговор на тему, что нам не стоит больше встречаться, но в этот раз я уже не расстраивался, потому что знал, что пока рядом нет Кати или ещё какой женщины, Андрей будет моим.