Патриция Хайсмит - Чудо. Встреча в поезде

В любви и на войне все позволено, твердила я себе.

А это, конечно, война.

Мы с Али собирались провести медовый месяц на юге Европы. Мечтая о местах с романтическими названиями, я просматривала множество глянцевых брошюрок. Кот д’Азур, Коста дель Соль. Для моих ушей эти слова звучали как музыка. Но позвонил брат Али и сказал, что он хочет, чтобы Али сразу же приступал к работе. Так что на том наш медовый месяц и закончился. Али чувствовал себя виноватым. Он ведь обещал мне на лето долгие каникулы в Европе. Я все понимала. С теплом в голосе и абсолютно искренне я сказала ему, что его работа значит для меня больше, чем каникулы в Европе. Конечно, Али мне не поверил, но в то же время ему было приятно, и он сказал, что я молодчина.

Так что мы полетели прямо в Рияд, до которого было семнадцать изнурительных часов. Лишь несколько пассажиров в салоне были представителями западного мира, в основном же там были арабы, одетые по-западному. В последний час полета они целой процессией выстроились к туалетам, откуда появлялись уже в традиционном саудовском одеянии — белый тоб и белая или красная плиссированная гутра. Женщины своих мест не покидали, поскольку их черные аба и чадра надевались прямо поверх одежды. По мере того как пассажиры облачались во все арабское, происходила и перемена в их настроении — они становились тише и замкнутей. Казалось, что самолет летит не только в пространстве, но и во времени, держа путь, как некая заблудшая машина времени, сквозь пелену веков во мрак прошлого. Чувство подавленности было чуть ли не осязаемым, как перемена атмосферного давления.

Али тоже надел тоб и гутру , и в этой своей одежде он стал на моих глазах совсем иным, чем тогда, в Центральном парке. Неожиданно он показался мне старше своих лет и похожим на всех остальных арабов — такой же чужой, непонятный, опасный.

— Давай-ка и ты — сказал Али, и я с тяжелым чувством повиновалась. И когда перед моим лицом опустилась чадра, отрезав воздух и свет, я наконец осознала ужас того, что сама и совершила.

Я никогда здесь не выживу, в отчаянии подумала я, потому что как можно жить среди этих арабов, как принять этот чужой строй ума, подвергающий женщину подобному испытанию? Для некоторых чадра — это символ гнета или какая-нибудь метафора. Для меня в ней не было ничего — ни метафоры, ни какого-либо символа. Это была просто жаркая душная занавеска, кусок жесткого, как терка, полиестера.

В панике я взяла Али за руку для моральной поддержки. Он тут же ее выдернул.

— На людях мы не держимся за руки и не касаемся друг друга, — сказал он. — И когда мы выйдем из самолета, ты пойдешь позади меня.

Вот это да, теперь мы даже не можем держаться за руки, подумала я, вспомнив его поведение в ночном клубе в Сохо. Вот уж действительно перемена. А еще какие будут перемены? Не хотелось даже и думать об этом, все равно выбора у меня не было.

— На сколько шагов? — спросила я.

— Что?

— На сколько шагов я должна быть сзади?

— На пять, — сказал Али с непроницаемым лицом. Я даже не поняла, всерьез он или шутит.

Самолет приземлился чуть за полночь, и мы вышли в зал прибытия международного аэропорта короля Халяда. Я не шла на расстоянии в пять шагов от Али. Я наступала ему на пятки, боясь потеряться в толпе. Мне казалось, что если я хоть на мгновение упущу его из виду, то больше никогда не найду.

Аэропорт был большой, современный и безликий. А также набитый людьми. Люди толкались, пихались и кричали. Мужчины в белом, женщины в черном, как будто вернулись времена старой черно-белой кинохроники. Когда мы наконец прошли через таможню и паспортный контроль, было уже почти два часа ночи, и я была слишком измотана страхом и своими тайными мыслями.

— А вон мой брат Нагиб, — сказал Али, помахав рукой кому-то в толпе. Нагиб устремился к нам, прорывая толпу. Он вцепился в Али и поцеловал его в обе щеки. Али представил нас друг другу, и Нагиб и меня поцеловал в обе щеки, если это можно так назвать, поскольку они были за чадрой. Я заметила в его руках еще одну чадру — видимо, он не полагался на предусмотрительность своего младшего брата. Нагиб был очень смуглый, с крупными чертами лица, и чем-то походил на Али, но не больше, чем все прочие мужчины в аэропорту, включая двух слуг по имени Ахмед и Абдулла, которых привел Нагиб, чтобы они позаботились о нашем багаже. Я не могла отличить богатых от бедных, хозяев от слуг, и была еще поражена тем, как национальная одежда стирает все видимые различия — касается ли это моды, самого человека или его социального положения. На самом же деле различия были, и вполне очевидные для глаз, если только уметь смотреть. Первое, на что здесь смотрят, это на обувь. На ногах Али были мокасины, в то время как Нагиб был обут в черные остроносые туфли, начищенные до блеска, слуги же носили традиционные сандалии из грубо выделанной кожи. Тобы тоже были вовсе не одинаковые. У Али и Нагиба они были из первозданного белого, очень хорошего хлопка, с тонкой золотой вышивкой по воротнику. У слуг они были из более грубой ткани, не такой белой, и без всяких украшений. Однако пройдет какое-то время, прежде чем я научусь различать такие вещи.