Владимир Прудков - В золотой долине

Вот только про Семена, отца Паши, мать ничего не рассказывала и никогда не вспоминала. Однако о среднем сыне упоминала всегда с гордостью и мечтала, чтобы ее непутевый Мишка устроился под крылом Павлуши. Но в то же время хотела, чтобы младшенький никуда не уезжал. А то, что ж ей одной. Ну, пущай на море заработает, однако свадьбу пусть сыграет здесь; а там и внуки пойдут, она понянчит, силы еще есть. И, может, в Америке больше ничего не взорвут, тогда им предоставят квартиру в новом доме. Ведь они уже тридцать лет на очереди, записали еще на ее первого мужа, Алексея. И музыкальную трубу пусть купит Мишка себе, как мечтает. Шубу-то ей не обязательно, она и так проходит. Да и что за шуба такая — на рыбьем меху?

А музыкальный инструмент пусть приобретает. Ведь не без способностей же ее Мишка. Слухом не обижен и голосом тоже. Есть в кого! Она на ранешних гулянках так затянет русско-народную, что все замолкали, слушая ее. И Мишка раньше хорошо пел. Его даже в детский хор привлекали. Правда, оттуда вытурили. А еще он хорошо рисовал, получив несколько уроков от папеньки. В ее комнате до сих пор висит намалеванная сыном акварель «Одинокая рябина». На ней автор, как бы пожалев изображенный объект, укрыл его девичьим платком. Рябина росла за окном, Марья Сергеевна и посадила. Даже платок Мишка скопировал с материнского. Но как и почему он бросил рисование — тоже отдельная история. Получив «добро» на поездку, Мишка засобирался в дорогу. Путь предстоял не ближний, да и надвигалась осенняя непогода.

Мать выложила на поездку сына все сбережения, еще и у сестры заняла. Вместе купили добротную куртку. И в дорогу всего настряпала, курицу сварила: кушай, сынок, не стесняйся чужих людей в поезде…

Вернулся Сорокин через неделю. Доложил, что во время поездки случилось два события: «Одно неприятное, а второе — ну, очень неприятное».

— Ты у брата-то хоть был? — спросила мать.

— Не застал, — отмахнулся Мишка, — За день до моего приезда он ушел в рейс. Да ты не переживай, мама. У него-то все нормально. Жди очередную открытку с поздравлениями и пожеланиями здоровья. Ты про мои беды послушай… С какой мне начинать? С самой худшей или которая не так шибко?

Она молчала, лишь головой качала, и он сам выбрал последовательность, в какой подавать свои несчастья.

Оказывается, в плавание его не взяли по причине морской болезни, о которой он раньше, бродя по асфальту, ни слухом, ни духом не подозревал. А вторая беда — ясно какая. Мать сразу приметила, что сын вернулся без куртки. Да, подтвердил он: обокрали! Она немного поплакала, выдала пару проклятий в адрес неизвестных воров, ограбивших сыночка, и устроилась на работу сторожихой, не рассчитывая больше на одну только пенсию.

Прознав, что приятель дома, заскочил Сашок. Он возле магазина встретил Марью Сергеевну, и та по пути рассказала, какие несчастья произошли с его другом, а также поведала о морской болезни, которой, оказывается, страдал сын. Сердобольный Сашок занял у «тети Маши» стольник и прихватил с собой большую бутылку портвейна.

Мать соорудила парням нехитрую закуску в виде яичницы, и пошла в огородик убирать урожай. После второго стакана Мишка более подробно рассказал, что с ним произошло.

— До Хабаровска добрался нормально. Наелся до отвалу с попутчиками, завалился на полку и задремал под стук колес. А они у меня все спрашивают и спрашивают: куда, мол, черти тебя несут?

— Попутчики, что ли, спрашивали? — уточнил Сашок.

— Да не попутчики, а колеса. Прямо по мозгам стучали: куда едешь, куда едешь, куда едешь. И я даже засомневался: а туда ли я, в самом деле, еду и зачем. А потом в Хабаровске, одолев первую часть пути, я еще через одно испытание прошел. Надо было в аэропорт добираться — но тут, прямо на привокзальной площади, вижу, пиво продают…

— Ну, с тобой все ясно, — усмехнувшись, ввернул Сашок.

— Да, понимаешь, повторилась та же история. Помнишь, как в сквере?.. И в Хабаровске тоже нашелся теоретик, который убедил меня, что жизни надо радоваться, прежде рассуждений о ней. Он нашего Стефаныча знает. Я даже подумал, что все они, эти бомжи-теоретики, входят в какую-то всероссийскую масонскую ложу.

— Скажи еще, в мировую. Типа Бельведерского клуба, — Сашок иногда любил применять иностранные слова и понятия, значения которых знал приблизительно, а то и вовсе не знал. — А ограбил-то тебя кто?

— Да никто меня не грабил. Сам готов был снять с себя последнюю рубаху.