Олег Дриманович - Солнцедар

Завтрак Ян смолотил, искря промеж коленвального хода челюстей прибаутками, комплиментами Верочке, жадно поглядывая на соседские миски. Взвинчивал себя до прежнего бесшабашного, неунывающего Позгалёва, которому все трын-трава, Ахун по плечо, черноморская лужа по колено. У него почти получалось. Если б не жухлые подглазья — напротив куражился прежний, с разогнанным реактором, атомник.

— Веруня, омлет — зачёт, благодарность пищеблоку. А от меня — лобызашки.

Заключал хрупкую в мохнаторукие объятия, чмокал в щёчку.

— На физиотерапию не забыли?

— Как же. Скажи Лебедеву, пусть готовит свою пыточную. Будем бить рекорды. Все их предохранители на фиг повышибаем. А потом — на Ахун. Помните, черти, — обернулся к чертям, — сегодня — главная экскурсия? Караб-караб по-настоящему делать будем. Старикан-то нас кинул.

— Главное — не надорвись, — сбивал позгалёвский пыл Мурзянов, — смотри-ка, раздухарился, вчера только в лежку…

— И вот с этими нытиками, Веруня, мне живи.

Подводники отправились вышибать предохранители. Никита вспомнил, что с приезда, затянутый в субмаринный видяевский омут, так и не удосужился открыть Рембо.

Пять непереведенных стихов из сборника «Une saison en enfer» — «Одно лето в аду», — прихваченного в качестве ликвидатора курортной скуки, лежали, забытые, на дне сумки. Вытащил из-под маек-трусов лиловую книжицу — смотреть по пятому разу Ван Дамма сил не осталось, — спустился к морю. За разделительной сеткой, пляж «Звезды» плескал брызгами детского смеха, нервными окриками-свистками мамаш, а здесь было почти идиллически тихо.

Расстелил полотенце, лёг, открыл книжицу. Год назад, когда он только подступался, казалось, сложностей не возникнет. Нет рифмы, нет её тесных объятий; головой об её углы не бьёшься, и в мягкие её тупики не тычешься.

Первый коротенький стишок его вдохновил. Потом начались настоящие муки: сумбур Рембо, совершая сверхзвуковую возгонку, оборачивался конструкцией высшего порядка, неуловимой логикой нейронных скачков гения, почище любых рифм. Но если проник, схватил нерв музыки, ждала награда — увидеть полотно глазами букв. Изумлялся: в пятнадцать лет всё знал человек — люди до унылого здравы, оттого и несчастны — куют каркасы своих идей по лекалам рифмованного стиха, где свобода — всегда красивая себя самой имитация. Весь беспросвет бытия — по этой причине. Проще биться головами об углы, сажать себе шишки, шатаясь лабиринтом, обитым бархатными обманками сквозного тупика. Выбраться, похоже, не дано, чуткое здравомыслие на страже. Сам никуда не дёрнусь из мягких углов — где-нибудь завалиться, спать и грезить городом Солнца.

Стих № 2 домучил его перед самым отлётом:

«Белые высаживаются на берег. Пушечный выстрел! Надо покориться обряду крещенья, одеваться, работать. Сердцу нанесён смертельный удар… А за спинами конкистадоров — Европа, где участь сынков из хорошей семьи — досрочный гроб, сверкающий блестками и слезами».

«Anticipe» — «досрочный» можно заменить на «premature» — «преждевременный».

По акватории бегал катерок с лыжником, взвизгивал и мешал. Человечка мотало, как осу на нитке. Банда чаек кружила рядом. Говорят, унесённых в море эти стервятники не щадят: начинают с глаз, — вспомнил Растёбин однажды что-то такое о чайках услышанное.

Накрылся книжкой; многоглазые строчки смотрели из темноты. Потом кто-то позвал:

— Никита! Ни-ки-та!

Сквозь сеть, — оказывается, тут слоновья дыра, — лез Майков. На голове — маска с подвижным рогом дыхательной трубки. Запутался, — бултых! — исчез под водой; барахтаясь, всплыл, начал выгребать. Мокрые космы крысиным хвостиком на плече, с седой дорожкой пузико, сочащийся нейлоновый мешочек узких плавок, крепенькие короткие ноги. Косолапо, вразвалку, пробрался по камням. Авоськи с книгами впервые не было.

— Вот такого сковородничка видел! — показал, счастливый, минимум два сковородных размера, — морской окунь, по-ло-са-тый! А бычков! У волнореза особенно. Чёрные, как головешки. Шасть под камень! — с ранья за ними гоняюсь — сопливые, не выковырять.

Полил из трубки камушки. Лёг рядом.

— Ах, с такого спорта каждая мышца блаженствует и спасибо тебе говорит. Купались уже?

— Нет ещё.

— Пойдёте — вот вам маска. Берите, берите… одно удовольствие. А где друзья?

— На процедурах.

— Да, не позавидуешь. Взяли в оборот. Слушайте, так и не понял, чего вас все-таки с номера поперли? Стучусь тут к вам, с неделю назад… Какой-то мужик… Это из-за генерала — тогда, в столовой?