Михаил Шахназаров - «Контрабас» и виски с трюфелями [сборник]

Официантки вагонов-ресторанов всегда качаются из стороны в сторону. У них варикозное расширение вен и проблемы с вестибулярным аппаратом.

— Вы уже четыреста граммов водки выпили. А через десять минут латвийская государственная граница. А за ней — российская государственная граница. Кондиционеры не работают. В купе вас может разморить, и все закончится плохо.

— В смысле вырвет?

— В смысле с поезда снимут.

Игорь рассчитался. На чай расщедрился не шибко. Подумал, что дело официантки выполнять заказы, а не прогнозами делиться. Двери тамбуров поддавались с трудом. В одной из гармошек-перемычек он остановился. Озорной струей оросил мелькающий под ногами щебень и шпалы. На мгновенье почувствовал себя Икаром. Еще двенадцать часов, и Игорь увидит Лену. Они будут пить кофе с коньяком и говорить, что пятнадцать лет — это вечность. Возможно, и близость случится. Не такая ураганная, как в те годы, но по-своему приятная и запоминающаяся.

В купе было душно. Пахло сидевшей у окна бабушкой и крахмалом. Совсем еще юная девушка двумя ручками приближала к глазам томик Коэльо.

— Про что пишет? — поинтересовался Игорь.

— Ну… Ну вообще-то про секс.

— И я люблю про секс.

— И что вам нравится?

— «Лука Мудищев».

— Про такого не слышала.

— И зря… А еще я «Баню» люблю.

— И я люблю. Особенно финскую.

Бабушка нервно отломила печенье, состав судорожно затормозил. У латышского пограничника была шипящая фамилия и мятая рубашка. Что-то вяло пробормотав про оружие и наркотики, он удалился. Игорь вспомнил первую встречу с Леной. Он шел по Пятницкой. Увидев красавицу в легком шифоновом платье, попросил подождать несколько минут. Цветочного поблизости не было. Забежал в продуктовый, купил большую коробку конфет с лилиями. Потом они угощали конфетами прохожих…

Старший лейтенант российской таможни бегло просмотрел паспорт бабушки. Наклонившись к торчащей из кармана рации, произнес:

— Прокопенко Лидия.

— Прокопенко Лидия, чисто, — донеслось из решетки динамика.

Настал черед паспорта Игоря. Офицер снова наклонился к рации:

— Игорь Шибаев. На конце Семен.

В рации раздался смех:

— У Шибаева на конце Семен? Ну и как ему? Хорошо, наверное, на конце с Семеном? Игорь Шибаев, чисто.

— Я имел в виду Шибаевс. Ну как у латышей пишется. На конце «с». Вот я и говорю — Семен на конце, — пограничник хохотнул.

Брата Игоря звали Семен. Фамилию столько раз коверкали в школе, что он хотел ее сменить. Шутка саданула по размякшей от водки душе.

— Господин офицер! Разрешите поинтересоваться? Как фамилия веселого человечка из черного ящичка с антенной?

— Ну, во-первых, это не веселый человечек, а старший сержант. А во-вторых, вам не должно быть никакого дела до его фамилии. Он пограничник.

— А ваша как, если не секрет?

— Моя фамилия Гуренко.

— Старший лейтенант Гуренко чисто… Чисто мудак.

Бабушка с внучкой как могли упрашивали пограничников. Подключилась проводница. Все уверяли, что Игорь так больше не будет. Но Игорь молчал. Денег решил не предлагать. Из гордости. Закинув на плечо легкую сумку, в сопровождении военных двинулся на выход. На таможне продержали недолго. Составили протокол, стращали закрыть въезд в Россию на пять лет. Он брел по пустынным улицам незнакомого города и думал о Ленке. Послезавтра она улетит в Веллингтон, и они больше никогда не увидятся. Пятнадцать лет показались спринтерским рывком времени.

Игорь выложил на прилавок гастронома огромную коробку конфет.

— Это вам, девушка. Чисто подарок. А мне бутылку водки. И подскажите, как быстрее добраться до Риги.

Дом, в котором проживал Арнольд, называли офицерским. Серое трехэтажное здание, под окнами — лютики, окурки и мертвые воробьи. По воробьям бил из воздушной винтовки изредка вменяемый лейтенант Колышинский. Он же был ответственным за эвакуацию жильцов в случае пожара. Стены и подъезды офицерского дома частенько освежали краской, на которую не скупилась воинская часть. Происходили внеплановые ремонты — во многом благодаря прапорщику Алещенко. Надпись «Прапор Алещенко — пидор» появлялась часто.

По выходным из окон строения доносились перепевы Пугачевой и Антонова, звон оплеух и грохот вертевшихся в танце тел. Арнольд соседей пытался не замечать, но здоровался, исправно ходил в институт, а в душе радовался, что не продолжил военную династию. Источающие запахи водки и гуталина прапорщики, сосредоточенные и обезжизненные штудированием устава лица офицеров, отбывающих на недельные дежурства, безвкусно одетые жены служивых — вот чем была для него армия.