Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…

Между тем колючий, как растопорщенный ежик, морозный ветерок совершенно привел меня в чувство, и я, еще ничего не осознав как следует, вдруг захохотал, хватаясь за живот, от созерцания этой живописной картины, напоминающей одновременно и «Письмо запорожцев турецкому султану», и «Бегство французов из Москвы в 1812 году».

Смех мой волной стал перекатываться от одного к другому, а наш общий, пожалуй, достиг другого берега Байкала. Но меня просто согнуло от хохота дугой, когда Коля Давыдов, чем-то неуловимо похожий на добродушного медведя, с жердиной в руках показался из-за вагончика и загудел своим низким хрипловатым голосом.

– Ну, чего вы переполошились?..

Он был в валенках, старой ондатровой шапке с болтающимися ушами, толстенном китайском голубоватом нижнем белье и шубе нараспашку.

– Это я вагончик малость стронул, чтобы полоз в трещину не попал, – объяснил он.

И только тут мы обратили внимание на то, что рядом с полозьями вагончика из металлического уголка появилась еще очень узенькая, с острыми краями, пока еще несквозная, а оттого и сухая трещина, берущая свое начало неизвестно где и тянущаяся к недалекому берегу.

Было такое впечатление, что кто-то очень сильный, для которого километр лишь малая единица масштаба, огромным циркулем прочертил эту светлую полосу, раздвинувшую лед и уходящую, может быть, к середине Байкала по темной полировке льда.

Трещины и трещинки, напоминающие то глубокие морщины на челе, то веселые морщинки возле глаз, на байкальском льду совсем не редкость. И, как правило, они никакой опасности не представляют, поскольку крайне редко бывают шире десяти-пятнадцати сантиметров на поверхности. Уходя вниз клином и зачастую не достигая воды.

Такие трещины потом заносит снегом, который в них плотно утрамбовывает время и ветер.

Если же у мороза хватает ярости и силы распороть лед на всю его немалую толщину, вода, выдавливаясь снизу, быстро залечит этот изъян, заполнив образовавшееся пространство, которое, словно темя младенца, вскоре быстро зарастает. И на глади льда образуется немного выпуклый, не всегда гладкий, а, напротив, почти всегда слегка шероховатый на ощупь «шрам». И если в такой трещине окажется какой-нибудь предмет – он вмерзнет в нее намертво и останется там до весны. До сырого, игольчатого, серого, слегка колышущегося, опасного майского льда.

На всякий случай мы все же решили развернуть вагончик так, чтобы он стоял не вдоль, а поперек трещины. Причем немного в отдалении.

Наши бестолковые усилия, с клацающими от холода зубами, хотя многие уже успели накинуть на себя еще кое-что, с бесконечным подсказыванием друг другу что делать в данный момент и кому, особым успехом не увенчались. Если, конечно, не считать успехом то, что от активных движений мы все хоть немного согрелись.

– Мужики! Не мельтешите, – спокойным, ровным голосом пророкотал Давыдов. – Я сам его передвину куда надо, пока вы все здесь, а не внутри. Лучше отойдите в сторонку да отлейте пока.

Лично я с радостью воспринял это предложение. Вполне охотно, по-моему, ко мне присоединились и другие. Видимо, момент, что называется, назрел. И уже через секунду в трещине с ее голубовато-зеленоватого цвета глянцевым разломом забурлило, запенилось от ряда параллельных упругих дружных струй нечто желтовато-янтарное…

А Коля, сменив жердь на самую большую пешню, втыкая ее в лед возле нижнего полоза саней и упирая в выступающую и возвышающуюся сантиметров на двадцать верхнюю, более широкую, чем сани, окантовку вагончика, подталкивал раз за разом одну сторону нашего жилища, разворачивая его на девяносто градусов.

После того как вагончик встал как надо, мы все дружно, кто при помощи пешни, а кто толкая руками, уперев при этом ноги для первого рывка в заднюю грань трещины, оттолкнули его от нее примерно на метр.

Из-за низового ветерка, когда казалось, что не только остатки тепла, но и атомы твоего тела улетучиваются в холодное пространство, в вагончике показалось даже тепло. «Вот уж действительно – все относительно». Но тем не менее все, как в спасательные шлюпки, забрались отогреваться до завтрака в свои, уже немного выстывшие, спальники. А Давыдов начал растапливать печь.

«Завод гидробудильника нулевой. Коле пока помогать не надо. Так что можно еще немного вздремнуть», – уже разомлев от тепла спальника, согретого мною же, думаю я.

По длинному и немного сумеречному коридору второго этажа лимнологического института, по обеим сторонам которого располагались двери лабораторий, я не то чтобы шел, а беззвучно парил. Будто у меня вдруг выросли невидимые крылья.