Доминик Татарка - Республика попов

Сообщение вермахта, победы на Западе, в общем, события мирового масштаба вторгались в любовь Эдит и Франё, Дарины и Томаша.

Эдит Солани уехала в Братиславу — выпрямлять нос. Конечно, она только делала вид, будто считает это пустяком. Когда она впервые высказала эту идею, то просто грозилась. Однако Лашут ничего не возразил, он не отверг счастья даже ценой такой уступки. Жажда счастья была у него такой страстной и такой искренней, что он и на самом деле чувствовал себя счастливым, хотя в те времена счастливый человек должен бы подозревать себя в слабости. Франё Лашут сверхъестественным образом понимал себя, понимал и Томаша, и Дарину. Только Эдит не осмеливался он понимать в такой мере, чтоб уж совсем не потерять себя. Он относился к Эдит с еще более страстной покорностью. С чувством благоговения позволял подавлять себя ее благородству. Еще искреннее смирялся перед нею, беззаветно и без остатка теряясь в собственной незначительности. А Эдит прислала ему из Братиславы безнадежно влюбленное письмо. Завязалась между ними неистовая переписка, и дописались они до неслыханной любви, до какого-то экстаза блаженности и преданности. По доброте сердечной и по слабости своей Франё втянул в круг счастья и Дарину с Томашем чуть ли не как соучастников. С истеричностью собственного чувства создавал он и вокруг них атмосферу любви. Он убедил Дарину, что Томаш так ее уважает, так уважает, что разряжает любовное напряжение с другой женщиной. И как она не видит! После этого Дарина перестала быть несчастной, теперь она была просто грустной. У грустной Дарины сделались влажные глаза. Не раз взгляд ее с безусловной преданностью покоился на Томаше. В самом деле, редкий мужчина устоит перед большой любовью, ведь так приятно и лестно чувствовать себя любимым. Так что через несколько дней и в Томаше вспыхнула такая же преувеличенная любовь — от растерянности. Раздавленный директорской добротой и пониманием, Томаш как миленький вернулся в школу, поскольку все равно не знал, что ему делать дальше. Он серьезно страдал. И страдания его были ничуть не меньше оттого, что причины их он большей частью выдумал сам. Сомнения нет, Дарина была ему очень мила, он любил ее, но его грызла мысль, что влюбился он в лютеранку политически, из строптивости. Томаш и Лашут гиперболизировали свои чувства. Как-то ни с того ни с сего Томаш и Дарина воспылали горячей любовью, а кроме этого, они и естественно любили друг друга. Словом, в чувствах Дарины и Томаша царил невероятный кавардак.

Томаш предложил Дарине пойти на прогулку, и пойти далеко.

— Правда, Дарина, почему бы нам не пойти? Только ты да я, вдвоем.

Дарина, вспыхнув, согласилась, однако поставила условие:

— Хорошо, Томаш, пойдем, но только давай все-все друг другу скажем. Нам необходимо высказаться.

Говорить, говорить друг с другом было неизбежно. Пошли. Шли полевыми дорогами, куда глаза глядят, куда сердце ведет. Местность становилась все холмистей. Шли, шли и, наконец, пришли в какую-то ложбинку. Будто донышко гнезда! Сюда и ветерок не залетал. В детстве бывают такие местечки. А они были околдованы сами собой, один чаровал другого общим приключением. Как хотелось заглянуть за горизонт: а что же там, где их нет? Ими овладело какое-то детское любопытство. Даже дыхание перехватывало, таким необычным казалось им это приключение, когда они шагали по полевым дорогам. Вдоль межи добрались до самого дна ложбины. Остановились у подножия склона, посреди пашни.

Вечерело. На небе собирались белые полосы. Земля, земляные волны, полосы на небе — все их сжимало так сильно, так таинственно, что ни слова сказать, ни вздохнуть полной грудью они не могли. В ту минуту чудилось Менкине, что не с неба светит ему свет, а из Дарининых серых глаз. Дарина вздрогнула от вечерней прохлады, и тогда как-то само собой получилось, что Томаш взял ее за локти и долго-долго смотрел ей в глаза. Потом привлек к себе и жарко обнял. Дарина не противилась, только грудь локтями заслонила, и так попала в объятия, и так, съежившись, и стояла. Томаш зарылся лицом в ее волосы, вдыхал их запах, шептал — «Дарина»… Дарина ни словечком не откликнулась, не шевельнулась, так и стояла — хотела перестоять его объятие: сама ведь согласилась пойти с Томашем на дальнюю прогулку. Что ж, каждой женщине суждено выстоять свое. Она же и больше выдержит. Таковы уж мужчины — всегда угнетают в этом отношении женщин. Девушка решила принести и более серьезные жертвы во имя своей великой любви.